— Эх ты! — с горечью сказал Пабло. — У тебя мозги племенного
быка и сердце шлюхи! Ты надеешься на «после». Ты имеешь какое-нибудь понятие о
том, что это будет?
— То, что должно быть, — сказала жена Пабло. — Что должно
быть, то и будет.
— И тебе все равно, если на нас станут охотиться, как на
диких зверей, после этой затеи, которая не сулит нам никакой выгоды? А если
погибнем, тебе тоже все равно?
— Все равно, — сказала женщина. — И нечего меня запугивать,
трус!
— Трус, — с горечью сказал Пабло. — Ты считаешь человека
трусом только потому, что он понимает в тактике. Потому, что он наперед видит,
к чему приведет безрассудство. Разбираться в том, кто умен, а кто глуп, — это
не трусость.
— А разбираться в том, кто смел и кто труслив, — это не
глупость, — сказал Ансельмо, не удержавшись от язвительного словца.
— Ты хочешь умереть? — строго спросил Пабло старика, и
Роберт Джордан почувствовал, как далек от риторики этот вопрос.
— Нет.
— Тогда помолчи. Не говори о том, чего не знаешь. Неужели
тебе не понятно, какое это серьезное дело? — почти жалобно сказал он. — Неужели
только я один и понимаю, насколько это серьезно?
Наверно, так оно и есть, подумал Роберт Джордан. Так оно и
есть, Пабло, друг. Ты да я. Мы понимаем это, и женщина прочла это по моей руке,
но пока что она не понимает. Она еще не понимает этого.
— Вожак я ваш или нет? — спросил Пабло. — Я знаю, о чем
говорю. А вы никто не знаете. Старик несет вздор. Этот старик только и годится
быть на посылках и ходить проводником с иностранцами. Иностранец пришел сюда и
хочет сделать то, что пойдет на пользу иностранцам. А расплачиваться придется
нам. Я за то, что пойдет на пользу нам всем, я за нашу безопасность.
— Безопасность! — сказала жена Пабло. — Где она есть, твоя
безопасность? Сейчас столько народу ее здесь ищет, что это уж само по себе
опасно. Тот, кто ищет безопасность, теряет все.
Теперь она стояла у стола с большой ложкой в руках.
— Нет, безопасность можно найти, — сказал Пабло. —
Безопасность — это если знаешь, как увернуться от опасности. Матадор тоже
знает, что делает, когда не хочет рисковать зря и увертывается от опасности.
— Пока не напорется на рог, — с горечью сказала женщина. —
Сколько раз я слышала от матадоров такие слова, перед тем как им напороться на
рог. Сколько раз Финито говорил, что тут все дело в уменье и что бык никогда не
пропорет рогом человека, если человек сам не полезет к нему на рога. Они всегда
хвалятся, а конец один. И потом мы ходим навещать их в больницу. — Она
заговорила другим голосом, изображая сцену у постели больного, она загудела: —
«Здравствуй, герой! Здравствуй!» — Потом, передразнивая слабый голос раненого
матадора: — «Buenos, comadre[9]. Как живешь, Пилар?» — И опять своим обычным
раскатистым голосом: — «Как же это так вышло, Финито, chico?[10] Как же это с
тобой случилась такая напасть?» — Потом тихо и тоненько: — «Пустяки, женщина.
Пустяки, Пилар. Это вышло случайно. Я убил его очень хорошо, ты же знаешь.
Лучше меня никто бы не убил. Я убил его по всем правилам, и он уже зашатался,
издыхая, и готов был рухнуть под собственной тяжестью, и тогда я пошел к барьеру
и шел красиво, гордо, и вдруг он всадил в меня рог сзади, между ягодицами, и
рог прошел до самой печени». — Она рассмеялась и продолжала уже не писклявым
голосом матадора, а своим, раскатистым: — Ты мне поговори о безопасности! Я-то
знаю, что такое страх и что такое безопасность, — недаром я прожила девять лет
с тремя самыми незадачливыми матадорами на свете. О чем угодно говори, только
не о безопасности. Эх ты! Ведь я на тебя надеялась, и вот как обернулись мои
надежды! Один год войны, а что с тобой стало! Лентяй, пьяница, трус.
— Ты не имеешь права так говорить, — сказал Пабло. —
Особенно перед ними и перед иностранцем.
— Нет, я буду так говорить, — продолжала жена Пабло. — Ты
разве ничего не слышал? Ты все еще считаешь себя командиром?
— Да, — сказал Пабло. — Я здесь командир.
— Брось шутить, — сказала женщина. — Командир здесь я! Разве
ты не слышал, что они сказали? Здесь никто не будет командовать, кроме меня.
Оставайся с нами, если хочешь, ешь хлеб, пей вино, только смотри, знай меру. И
если хочешь, работай вместе с нами. Но командую здесь я.
— Я застрелю вас обоих — и тебя, и твоего иностранца, —
угрюмо сказал Пабло.
— Попробуй, — сказала женщина. — Увидишь, что из этого
получится.
— Дайте мне воды, — сказал Роберт Джордан, не отводя глаз от
мужчины с мрачным, тяжелым лицом и от женщины, которая стояла гордая, уверенная
в себе и властно держала в руках ложку, точно это был маршальский жезл.
— Мария! — крикнула жена Пабло, и когда девушка вошла в
пещеру, она сказала: — Дай воды этому товарищу.
Роберт Джордан полез в карман за флягой и, вынимая флягу,
расстегнул кобуру и передвинул револьвер на бедро. Он налил абсента в пустую
кружку, взял ту, которую девушка подала ему, и стал понемножку подливать воду в
абсент. Девушка стояла рядом и смотрела.
— Уходи, — сказала ей жена Пабло, показав на дверь ложкой.
— Там холодно, — сказала девушка и низко нагнулась к Роберту
Джордану — щекой к щеке, глядя в кружку, где мутнел абсент.
— Ну что ж, что холодно, — сказала жена Пабло. — Зато здесь
слишком жарко. — Потом ласково добавила: — Скоро позову.
Девушка покачала головой и вышла.
Вряд ли у него надолго хватит терпения, думал Роберт
Джордан. Он держал кружку в одной руке, а другая, теперь уже открыто, лежала на
револьвере. Он опустил предохранитель и чувствовал под пальцами успокоительную
гладкую, почти стершуюся от времени насечку на рукоятке и дружественный холодок
круглой спусковой скобы. Пабло смотрел теперь не на него, а только на женщину.
Она снова заговорила:
— Слушай меня, пьянчуга. Ты понимаешь, кто здесь командует?
— Я командую.
— Нет. Слушай меня. Прочисти свои волосатые уши, слушай
внимательно. Командую я!
Пабло смотрел на нее, и по его лицу нельзя было догадаться,
о чем он думает. Он смотрел на нее совсем спокойно, а потом взглянул через стол
на Роберта Джордана. Он смотрел на него долго и задумчиво, потом снова перевел
взгляд на женщину.
