— Ты моя большая хорошая лошадка, — говорил в темноте Пабло
гнедому жеребцу с белой отметиной. — Ты мой белолобый красавчик. У тебя шея
выгнута, как виадук в моем городе. — Он сделал паузу. — Нет, выгнута круче и
еще красивее. — Лошадь щипала траву, то и дело отводя голову в сторону, потому
что человек своей болтовней раздражал ее. — Ты не то что какой-нибудь дурак или
женщина, — говорил Пабло гнедому жеребцу. — Ты, ты, ах ты, моя большая лошадка.
Ты не то что женщина, похожая на раскаленную каменную глыбу. Или девчонка со
стриженой головой, неуклюжая, как только что народившийся жеребенок. Ты не
оскорбишь, и не солжешь, и все понимаешь. Ты, ах ты, моя хорошая большая
лошадка!
Роберту Джордану было бы очень интересно услышать, о чем
говорил Пабло с гнедым жеребцом, но услышать ему не пришлось, так как,
убедившись, что Пабло пришел сюда только проверить, все ли в порядке, и решив,
что убивать его сейчас было бы неправильно и неразумно, он встал и пошел назад,
к пещере. Пабло еще долго оставался на поляне, разговаривая с лошадью. Лошадь
не понимала его слов и только по тону чувствовала, что это слова ласки, но она
целый день провела в загоне, была голодна, ей не терпелось поскорей общипать
всю траву кругом, насколько хватало веревки, и человек раздражал ее. Наконец
Пабло перенес колышек в другое место и снова стал возле лошади, но теперь уже
молча. Лошадь продолжала пастись, довольная, что человек больше не докучает ей.
Глава 6
Роберт Джордан сидел у очага на табурете, обитом сыромятной
кожей, и слушал, что говорит женщина. Она мыла посуду, а девушка, Мария,
вытирала ее и потом, опустившись на колени, ставила в углубление в стене,
заменявшее полку.
— Странно, — сказала женщина. — Почему Эль Сордо не пришел?
Ему уже с час как пора быть здесь.
— Ты посылала за ним?
— Нет. Но он всегда приходит по вечерам.
— Может быть, он занят? Какое-нибудь дело?
— Может быть, — сказала она. — Если не придет, надо будет
завтра пойти к нему.
— Да. А это далеко?
— Нет. Прогуляемся. Мне это не мешает, я засиделась.
— Можно, я тоже пойду? — спросила Мария. — Можно, Пилар?
— Да, красавица, — сказала женщина, потом повернула к
Роберту Джордану свое широкое лицо. — Правда, она хорошенькая? — спросила она
Роберта Джордана. — Как на твой вкус? Немножко тоща, пожалуй?
— На мой вкус, хороша, — сказал Роберт Джордан. Мария
зачерпнула ему кружкой вина.
— Выпей, — сказала она. — Тогда я покажусь тебе еще лучше.
Надо выпить много вина, чтобы я казалась красивой.
— Тогда я больше не буду пить, — сказал Роберт Джордан. — Ты
и так красивая, и не только красивая.
— Вот как надо говорить, — сказала женщина. — Ты говоришь,
как настоящий мужчина. А какая же она еще?
— Умная, — нерешительно сказал Роберт Джордан.
Мария фыркнула, а женщина грустно покачала головой.
— Как ты хорошо начал, дон Роберто, и чем ты кончил!
— Не зови меня дон Роберто.
— Это я в шутку. Мы и Пабло шутя зовем дон Пабло. И Марию
сеньоритой — тоже в шутку.
— Я не люблю таких шуток, — сказал Роберт Джордан. — Во
время войны все мы должны называть друг друга по-серьезному — camarada. С таких
шуток начинается разложение.
— Для тебя политика вроде бога, — поддразнила его женщина. —
И ты никогда не шутишь?
— Нет, почему. Я очень люблю пошутить. Но обращение к
человеку — с этим шутить нельзя. Это все равно что флаг.
— А я и над флагом могу подшутить. Чей бы он ни был, —
засмеялась женщина. — По-моему, шутить можно надо всем. Старый флаг, желтый с
красным, мы называли кровь с гноем. А республиканский, в который добавили
лилового, называем кровь, гной и марганцовка. Так у нас шутят.
— Он коммунист, — сказала Мария. — Они все очень серьезные.
— Ты коммунист?
— Нет, я антифашист.
— С каких пор?
— С тех пор как понял, что такое фашизм.
— А давно это?
— Уже лет десять.
— Не так уж много, — сказала женщина. — Я двадцать лет
республиканка.
— Мой отец был республиканцем всю свою жизнь, — сказала
Мария. — За это его и расстреляли.
— И мой отец был республиканцем всю свою жизнь. И дед тоже,
— сказал Роберт Джордан.
— В какой стране?
— В Соединенных Штатах.
— Их расстреляли? — спросила женщина.
— Que va, — сказала Мария. — Соединенные Штаты —
республиканская страна. Там за это не расстреливают.
— Все равно хорошо иметь дедушку-республиканца, — сказала
женщина. — Это значит, порода хорошая.
— Мой дед был членом Национального комитета республиканской
партии, — сказал Роберт Джордан.
Это произвело впечатление даже на Марию.
— А твой отец все еще служит Республике? — спросила Пилар.
— Нет. Он умер.
— Можно спросить, отчего он умер?
— Он застрелился.
— Чтобы не пытали? — спросила женщина.
— Да, — сказал Роберт Джордан. — Чтобы не пытали.
Мария смотрела на него со слезами на глазах.
— У моего отца, — сказала она, — не было оружия. Как я рада,
что твоему отцу посчастливилось достать оружие.
— Да. Ему повезло, — сказал Роберт Джордан. — Может,
поговорим о чем-нибудь другом?
— Значит, у нас с тобой одинаковая судьба, — сказала Мария.
Она дотронулась до его руки и посмотрела ему в лицо. Он тоже
смотрел в ее смуглое лицо и в глаза, которые до сих пор казались ему не такими
юными, как ее лицо, а теперь вдруг стали и голодными, и юными, и жадными.
— Вас можно принять за брата и сестру, — сказала женщина. —
Но, пожалуй, ваше счастье, что вы не брат и сестра.
— Теперь я знаю, что такое со мной, — сказала Мария. —
Теперь мне все стало понятно.
— Que va, — сказал Роберт Джордан и, протянув руку, погладил
ее по голове.
