— Правильно, — сказал Гольц. — Когда идешь за линию фронта,
лучше брать с собой поменьше багажа, да?
— Я всегда предпочитаю не знать. Тогда, если что случится,
не я выдал.
— Да, не знать лучше, — сказал Гольц, поглаживая лоб
карандашом. — Иногда я и сам рад был бы не знать. Но то, что вам нужно знать
про мост, вы знаете?
— Да. Это я знаю.
— Я тоже так думаю, — сказал Гольц. — Ну, я не буду
произносить напутственные речи. Давайте выпьем. Когда я много говорю, мне
всегда очень хочется пить, товарищ Хордан. Смешно звучит ваше имя по-испански,
товарищ Хордан.
— А как звучит по-испански Гольц, товарищ генерал?
— Хоце, — сказал Гольц и ухмыльнулся. «Х» он произносил с
глубоким придыханием, как будто отхаркивал мокроту. — Хоце, — прохрипел он. —
Камарада хенераль Хоце. Если б я знал, как испанцы произносят Гольц, я бы себе
выбрал имя получше, когда ехал сюда. Подумать только — человек едет командовать
дивизией, может выбрать любое имя и выбирает Хоце. Хенераль Хоце. Но теперь уже
поздно менять. Как вам нравится партизанская война? — Это было русское название
действий в тылу противника.
— Очень нравится, — сказал Роберт Джордан. Он широко
улыбнулся. — Все время на воздухе, очень полезно для здоровья.
— Мне она тоже нравилась, когда я был в вашем возрасте, —
сказал Гольц. — Я слыхал, что вы мастерски взрываете мосты. По всем правилам
науки. Но это только слухи. Ведь я никогда не видел вашей работы. Может быть,
на самом деле вы ничего не умеете? Вы в самом деле умеете взрывать мосты? — Он
теперь поддразнивал Роберта Джордана. — Выпейте. — Он налил ему испанского
коньяку. — Вам и в самом деле это удается?
— Иногда.
— Смотрите, с этим мостом не должно быть никаких «иногда».
Нет, хватит разговоров про этот мост. Вы уже достаточно знаете про этот мост.
Мы серьезные люди и потому умеем крепко пошутить. Признайтесь, много у вас
девушек по ту сторону фронта?
— Нет, на девушек времени не хватает.
— Не согласен. Чем безалабернее служба, тем безалабернее
жизнь. Ваша служба очень безалаберная. Кроме того, у вас слишком длинные
волосы.
— Мне они не мешают, — сказал Роберт Джордан. Недоставало
еще ему обрить голову, как Гольц. — У меня и без девушек есть о чем думать, —
сказал он хмуро. — Какую мне надеть форму?
— Формы не надо, — сказал Гольц. — И можете не стричься. Я
просто поддразнил вас. Мы с вами очень разные люди, — сказал Гольц и снова
налил ему и себе тоже.
— Вы думаете не только о девушках, а и о многом другом. А я
вообще ни о чем таком не думаю. На что мне?
Один из штабных офицеров, склонившийся над картой,
приколотой к чертежной доске, проворчал что-то на языке, которого Роберт
Джордан не понимал.
— Отстань, — ответил Гольц по-английски. — Хочу шутить и
шучу. Я такой серьезный, что мне можно шутить. Ну, выпейте и ступайте. Вы все
поняли, да?
— Да, — сказал Роберт Джордан. — Я все понял.
Они пожали друг другу руки, он отдал честь и пошел к штабной
машине, где старик, дожидаясь его, уснул на сиденье, и в этой машине они
поехали по шоссе на Гвадарраму, причем старик так и не проснулся, а потом
свернули на Навасеррадскую дорогу и добрались до альпинистской базы, и Роберт
Джордан часа три поспал там, перед тем как тронуться в путь.
Он тогда последний раз видел Гольца, его странное белое
лицо, которое не брал загар, ястребиные глаза, большой нос, и тонкие губы, и
бритую голову, изборожденную морщинами и шрамами. Завтра ночью, в темноте
начнется движение на дороге перед Эскуриалом; длинные вереницы грузовиков, и на
них в темноте рассаживается пехота; бойцы в тяжелой амуниции взбираются на
грузовики; пулеметчики втаскивают пулеметы на грузовики; на длинные
автоплатформы вкатывают цистерны с горючим; дивизия выступает в ночной поход,
готовясь к наступлению в ущелье. Нечего ему думать об этом. Это не его дело.
Это дело Гольца. У него есть своя задача, и о ней он должен думать, и должен
продумать все до полной ясности, и быть готовым ко всему, и ни о чем не
тревожиться. Тревога не лучше страха. От нее только трудней.
Он сидел у ручья, глядя, как прозрачные струйки бегут между
камнями, и вдруг на том берегу увидел густую поросль дикого кресс-салата. Он
перешел ручей, вырвал сразу целый пучок, смыл в воде землю с корней, потом
снова сел возле своего рюкзака и стал жевать чистую, холодную зелень и
хрусткие, горьковатые стебли. Потом он встал на колени, передвинул револьвер,
висевший на поясе, за спину, чтобы не замочить его, пригнулся, упираясь руками
в камни, и напился из ручья. От холодной воды заломило зубы.
Он оттолкнулся руками, повернул голову и увидел
спускавшегося со скалы старика. С ним шел еще один человек, тоже в черной
крестьянской блузе и серых штанах, которые в этой местности носили почти как
форму; на ногах у него-были сандалии на веревочной подошве, а за спиной висел
карабин. Он был без шляпы. Оба прыгали по кручам, как горные козлы.
Они подошли к нему, и Роберт Джордан поднялся на ноги.
— Salud, camarada, — сказал он человеку с карабином и
улыбнулся.
— Salud, — хмуро пробурчал тот.
Роберт Джордан посмотрел в его массивное, обросшее щетиной
лицо. Оно было почти круглое, и голова тоже была круглая и плотно сидела на
плечах. Глаза были маленькие и слишком широко расставлены, а уши маленькие и
плотно прижатые к голове. Это был человек пяти с лишним футов, росту,
массивного сложения, с большими руками и ногами. Нос у него был переломлен,
верхнюю губу у самого угла пересекал шрам, который тянулся через всю нижнюю
челюсть и был виден даже сквозь щетину на подбородке.
Старик кивнул на него и улыбнулся.
— Он тут хозяин, — подмигнул он, потом согнул обе руки в
локтях, как будто показывая мускулы, и поглядел на своего спутника с
полунасмешливым восхищением. — Силач.
— Это видно, — сказал Роберт Джордан и опять улыбнулся.
Человек не понравился ему, и внутренне он вовсе не улыбался.
— А чем ты удостоверишь свою личность? — спросил человек с
карабином.
Роберт Джордан отстегнул английскую булавку, которой был
заколот левый нагрудный карман его фланелевой рубашки, вынул сложенную бумагу и
протянул человеку с карабином; тот развернул ее и, глядя недоверчиво, повертел
в пальцах.
Читать не умеет, отметил про себя Роберт Джордан.
— Посмотри на печать, — сказал он.
Старик указал пальцем, и человек с карабином еще повертел
бумагу, разглядывая печать.
— Что это за печать?
— Ты ее не знаешь?
— Нет.
