Эль Сордо усмехнулся.
— Это ты от Пабло набралась, — сказал он.
Значит, таким кургузым языком он говорит только с
иностранцами, подумал Роберт Джордан. Ладно. Очень рад, что наконец услышал от
него нормальную человеческую речь.
— Куда же надо идти, по-твоему? — спросила Пилар.
— Куда?
— Да, куда?
— Есть много мест, — сказал Эль Сордо. — Много мест. Ты
знаешь Гредос?
— Там слишком много народу. Вот увидишь, скоро за все эти
места примутся, дай только срок.
— Да. Но это обширный край и очень дикий.
— Трудно будет добраться туда, — сказала Пилар.
— Все трудно, — сказал Эль Сордо. — Добираться одинаково,
что до Гредоса, что до другого места. Надо идти ночью. Здесь теперь очень
опасно. Чудо, что мы до сих пор здесь продержались. В Гредосе спокойнее.
— Знаешь, куда бы я хотела? — сказала Пилар.
— Куда? В Парамеру? Туда не годится.
— Нет, — сказала Пилар. — Я не хочу в Сьерра-Парамеру. Я
хочу туда, где Республика.
— Это можно.
— Твои люди пойдут?
— Да. Если я скажу.
— А мои — не знаю, — сказала Пилар. — Пабло не захочет, хотя
там он мог бы себя чувствовать в безопасности. Служить ему не надо, года вышли,
разве что будут призывать из запаса. Цыган ни за что не пойдет. Не знаю, как
другие.
— Здесь уже так давно тихо, что они забыли про опасность, —
сказал Эль Сордо.
— Сегодняшние самолеты им напомнили, — сказал Роберт
Джордан. — Но, по-моему, даже удобнее действовать из Гредоса.
— Что? — спросил Эль Сордо и посмотрел на него совсем уже
тусклыми глазами.
Вопрос прозвучал не слишком дружелюбно.
— Оттуда вам было бы удобнее делать вылазки, — сказал Роберт
Джордан.
— Вот как! — сказал Эль Сордо. — Ты знаешь Гредос?
— Да. Там можно действовать на железнодорожной магистрали.
Можно разрушать пути, как мы делаем южнее, в Эстремадуре. Это лучше, чем
вернуться на территорию Республики, — сказал Роберт Джордан. — Там от вас
больше пользы.
Слушая его, Глухой и женщина все больше мрачнели. Когда он
кончил, они переглянулись.
— Так ты знаешь Гредос? — спросил Эль Сордо. — Верно?
— Ну да, — сказал Роберт Джордан.
— И куда бы ты направился?
— За Барко-де-Авила. Там лучше, чем здесь. Можно совершать
вылазки на шоссе и на железную дорогу между Бехаром и Пласенсией.
— Очень трудно, — сказал Эль Сордо.
— Мы действовали на этой самой дороге в Эстремадуре, где
гораздо опаснее, — сказал Роберт Джордан.
— Кто это мы?
— Отряд guerrilleros[36] из Эстремадуры.
— Большой?
— Человек сорок.
— А тот, у которого слабые нервы и чудное имя, тоже был
оттуда? — спросила Пилар.
— Да.
— Где он теперь?
— Умер, я ведь говорил тебе.
— И ты тоже оттуда?
— Да.
— Ты не догадываешься, что я хочу сказать? — спросила Пилар.
Я допустил ошибку, подумал Роберт Джордан. Сказал испанцам,
что мы делали что-то лучше их, а у них не полагается говорить о своих заслугах
и подвигах. Вместо того чтобы польстить им, стал указывать, что нужно делать, и
теперь они оба рассвирепели. Ну что ж, либо они переварят это, либо нет. А
пользы от них, конечно, будет гораздо больше в Гредосе, чем тут.
Доказательством хотя бы то, что они ничего тут не сделали после того взрыва
эшелона, который организовал Кашкин. Тоже не бог весть что за операция была. Фашисты
потеряли паровоз и несколько десятков солдат, а тут говорят об этом как о самом
значительном событии за всю войну. Ну, может быть, им теперь станет стыдно и
они все-таки уйдут в Гредос. А может быть, они меня вышвырнут отсюда. Во всяком
случае, картина получается не особенно веселая.
— Слушай, Ingles, — сказала ему Пилар. — Как у тебя нервы?
— Ничего, — сказал Роберт Джордан. — Довольно крепкие.
— А то последний динамитчик, которого сюда присылали, хоть и
знал свое дело, но нервы у него были никуда.
— Бывают и среди нас нервные люди, — сказал Роберт Джордан.
— Я не говорю, что он трус, держался он молодцом, —
продолжала Пилар. — Но только уж очень много говорил — и все как-то по-чудному.
— Она повысила голос. — Верно, Сантьяго, последний динамитчик, тот, что взрывал
поезд, был немного чудной?
— Algo raro, — кивнул Эль Сордо, и уставился на Роберта
Джордана круглыми, как отверстие пылесоса, глазами. — Si, algo raro, pero bueno
[37].
— Murio, — сказал Роберт Джордан прямо в ухо Глухому. — Он
умер.
— Как он умер? — спросил Глухой, переводя взгляд с глаз
Роберта Джордана на его губы.
— Я его застрелил, — сказал Роберт Джордан. — Он был тяжело
ранен и не мог идти, и я его застрелил.
— Он всегда толковал об этом, — сказала Пилар. — Ему эта
мысль прямо покоя не давала.
— Да, — сказал Роберт Джордан. — Он всегда толковал об этом,
и эта мысль не давала ему покоя.
— Gomo fue?[38] — спросил Глухой. — Вы взрывали поезд?
— Мы возвращались после взрыва поезда, — сказал Роберт
Джордан. — Операция прошла удачно. Возвращаясь в темноте, мы наткнулись на
фашистский патруль, и, когда мы побежали, пуля угодила ему в спину, но кости не
задела ни одной и засела под лопаткой. Он еще долго шел с нами, но в конце
концов обессилел от раны и не мог идти дальше. Оставаться он не хотел ни за
что, и я застрелил его.
— Menos mal, — сказал Глухой. — Из двух зол меньшее.
— Ты уверен, что у тебя крепкие нервы? — спросила Пилар
Роберта Джордана.
— Да, — ответил он. — Я уверен, что нервы у меня в порядке,
и я думаю, что, когда мы кончим это дело с мостом, вам лучше всего будет уйти в
Гредос.
