— Вот этот хорош, — сказал Роберт Джордан, указывая на
одного из гнедых, крупного жеребца с белой отметиной на лбу и белой левой
передней ногой.
Это был красавец конь, словно сошедший с картины Веласкеса.
— Они все хороши, — сказал Пабло. — Ты знаешь толк в
лошадях?
— Да.
— Тем лучше, — сказал Пабло. — Видишь ты у них какие-нибудь
недостатки?
Роберт Джордан понял; это проверка его документов человеком,
который не умеет читать.
Лошади по-прежнему стояли, подняв головы, и смотрели на
Пабло. Роберт Джордан пролез под веревкой и хлопнул пегую по крупу.
Прислонившись к дереву, он внимательно смотрел, как лошади кружат по загону,
еще раз оглядел их, когда они остановились, потом нагнулся и вылез.
— Буланая прихрамывает на правую заднюю, — сказал он Пабло,
не глядя на него. — У нее в копыте трещина. Правда, если подковать как следует,
это дальше не пойдет, но долго скакать по твердому грунту ей нельзя, копыто не
выдержит.
— Мы ее так и взяли, с трещиной в копыте, — сказал Пабло.
— У самой лучшей твоей лошади, у гнедого с белой звездой, на
бабке оплыв, который мне не нравится.
— Это пустяки, — ответил Пабло. — Он зашиб ногу три дня
назад. Было бы что-нибудь серьезное — уже сказалось бы.
Он откинул брезент и показал седла. Два седла были простые,
пастушеские, похожие на седла американских ковбоев, одно очень нарядное, с
цветным тиснением и тяжелыми закрытыми стременами, и два — военные, черной
кожи.
— Мы убили двух guardia civil[1], — сказал он, объясняя
происхождение военных седел.
— Это серьезное дело.
— Они спешились на дороге между Сеговией и
Санта-Мария-дель-Реаль. Они спешились, чтобы проверить документы у крестьянина,
который ехал на телеге. Вот нам и удалось убить их так, что лошади остались
целы.
— И много патрульных вы убили? — спросил Роберт Джордан.
— Несколько человек, — ответил Пабло. — Но так, чтоб лошади
остались целы, только этих двух.
— Это Пабло взорвал воинский эшелон у Аревало, — сказал
Ансельмо. — Он взорвал, Пабло.
— С нами был один иностранец, он закладывал динамит, —
сказал Пабло. — Ты знаешь его?
— Как его зовут?
— Не помню. Чудное такое имя.
— Какой он из себя?
— Светлый, как и ты, но не такой высокий, большие руки и нос
перебит.
— Кашкин, — сказал Роберт Джордан. — Наверно, Кашкин.
— Да, — сказал Пабло. — Чудное такое имя. Похоже на то, что
ты назвал. Где он теперь?
— Умер в апреле.
— И этот тоже, — мрачно сказал Пабло. — Все мы так кончим.
— Так все люди кончают, — сказал Ансельмо. — И всегда так
кончали. Что это с тобой, приятель? Что это на тебя нашло?
— У них сила большая, — сказал Пабло. Казалось, он говорит
сам с собой. Он мрачно оглядел лошадей. — Вы никто и не знаете, какая у них
сила. У них раз от разу все больше силы, все лучше вооружение. Все больше
боеприпасов. Сам видишь, какие у меня лошади. А чего мне ждать? Изловят и
убьют. Вот и все.
— Бывает, что и ты ловишь, не только тебя, — сказал
Ансельмо.
— Нет, — сказал Пабло. — Теперь не бывает. А если мы уйдем
отсюда, куда нам податься? Отвечай, ну! Куда?
— Мало ли гор в Испании. Чем плохо в Сьерра-де-Гредос, если
уж придется уходить отсюда?
— Для меня плохо, — сказал Пабло. — Мне надоела травля.
Здесь нам спокойно. А если ты взорвешь этот мост, нас начнут ловить. Если
узнают, что мы здесь, и выпустят на нас самолеты, они нас выследят. Если пошлют
марокканцев ловить нас, они нас выследят, и придется уходить. Надоело мне это
все. Слышишь? — Он повернулся к Роберту Джордану. — Какое право имеешь ты,
иностранец, указывать мне, что я должен делать?
— Я не указываю тебе, что ты должен делать, — сказал Роберт
Джордан.
— Ну так будешь указывать, — сказал Пабло. — Вот. Вот оно,
зло.
Он показал на тяжелые рюкзаки, которые они опустили на
землю, когда остановились полюбоваться лошадьми. При виде лошадей все как будто
всколыхнулось в нем, а от того что Роберт Джордан знал толк в лошадях, у него
как будто развязался язык. Все трое стояли теперь у веревок загона, на спине
гнедого жеребца играли солнечные блики. Пабло посмотрел на него и потом пнул
ногой тяжелый рюкзак. — Вот оно, зло.
— Я пришел, чтобы исполнить свой долг, — сказал ему Роберт
Джордан. — Я пришел по приказу тех, кто руководит в этой войне. Если я попрошу
тебя помочь мне, ты волен отказаться, и я найду других, которые помогут. Но я
еще не просил у тебя помощи. Я должен делать то, что мне приказано, и я могу
поручиться, что это очень важно. Не моя вина, что я иностранец. Я и сам хотел
бы лучше родиться здесь.
— Для меня самое важное — это чтобы нас тут не трогали, —
сказал Пабло. — Для меня долг в том, чтобы заботиться о своих и о себе.
— О себе. Да, — сказал Ансельмо. — Ты давно уже заботишься
только о себе. О себе и о своих лошадях. Пока у тебя не было лошадей, ты был
вместе с нами. А теперь ты самый настоящий капиталист.
— Это неверно, — сказал Пабло. — Я все время рискую лошадьми
ради общего дела.
— Очень мало рискуешь, — с презрением сказал Ансельмо. — Как
я погляжу, очень мало. Воровать — это ты готов. Хорошо поесть — пожалуйста.
Убивать — сколько угодно. Но драться — нет.
— Смотри, такие, как ты, рано или поздно платятся за свой
язык.
— Такие, как я, никого не боятся, — ответил Ансельмо. — И у
таких, как я, не бывает лошадей.
— Такие, как ты, долго не живут.
— Такие, как я, живут до самого дня своей смерти, — сказал
Ансельмо. — И такие, как я, не боятся лисиц.
Пабло промолчал и поднял с земли рюкзак.
— И волков не боятся, — сказал Ансельмо, поднимая второй
рюкзак. — Если ты правда волк.
— Замолчи, — сказал ему Пабло. — Ты всегда разговариваешь
слишком много.
— И всегда делаю то, что говорю, — сказал Ансельмо,
согнувшись под тяжестью рюкзака. — А сейчас я хочу есть. Я хочу пить. Иди, иди,
партизанский вожак с унылым лицом. Веди нас туда, где можно чего-нибудь поесть.
