— Уйти туда, где Республика, — сказал Глухой. Он повернулся
к ней здоровым ухом, когда она заговорила. — Ya iras, mujer[40]. Вот выиграем
войну, и тогда везде будет Республика.
— Ладно, — сказала Пилар. — А теперь, ради бога, давайте
есть.
Глава 12
После обеда они вышли из лагеря Эль Сордо и стали спускаться
по той же крутой тропинке. Эль Сордо проводил их до нижнего сторожевого поста.
— Salud, — сказал он. — Вечером увидимся.
— Salud, camarada, — ответил ему Роберт Джордан, и все трое
пошли по тропинке дальше, а Глухой стоял и смотрел им вслед.
Мария оглянулась и помахала ему, и Эль Сордо ответил ей тем
принятым у испанцев коротким движением руки вверх, которое выглядит так, будто
человек отмахивается от чего-то, и меньше всего на свете похоже на приветствие.
За столом он сидел в той же овчинной куртке, даже не расстегнув ее, и все время
был подчеркнуто вежлив, заботливо поворачивал голову, чтобы лучше слышать, и,
снова перейдя на кургузый язык, расспрашивал Роберта Джордана о положении в
Республике; но было ясно, что он хочет поскорее отделиться от них.
Когда они уходили, Пилар спросила:
— Ну, так как же, Сантьяго?
— Никак, женщина, — сказал Глухой. — Все в порядке. Я буду
думать.
— Я тоже, — сказала тогда Пилар, и во все время спуска по
крутой тропинке между соснами, по которой спускаться было легко и приятно, не
то что подниматься, она не вымолвила ни слова.
Роберт Джордан и Мария тоже молчали, и так они быстро дошли
до того места, откуда начинался последний крутой подъем в гору и тропинка
уходила в густую чащу, чтобы прорезать ее насквозь и выйти на горный луг.
День клонился к вечеру, но майское солнце уже сильно
припекало, и на половине подъема женщина вдруг остановилась. Роберт Джордан
тоже остановился и, оглянувшись назад, увидел капли пота, выступившие у нее на
лбу. Ее смуглое лицо как будто побледнело, кожа приняла желтоватый оттенок, и
под глазами обозначились темные круги.
— Отдохнем немного, — сказал он. — Мы идем слишком быстро.
— Нет, — сказала она. — Пошли дальше.
— Отдохни, Пилар, — сказала Мария. — У тебя измученный вид.
— Замолчи, — сказала женщина. — Тебя не спрашивают.
Она снова полезла в гору, но, когда они добрались до
перевала, она дышала тяжело, все лицо у нее взмокло, и его бледность теперь
бросалась в глаза.
— Сядь, посиди, Пилар, — сказала Мария. — Ну прошу тебя,
пожалуйста, посиди.
— Ладно, — сказала Пилар, и они уселись втроем под сосной,
лицом туда, где за лугом темнела вся гряда Сьерры и отдельные вершины как будто
выпирали из нее, сверкая снегом в лучах предвечернего солнца.
— Такая дрянь этот снег, а как красиво, — сказала Пилар. —
Один обман этот снег. — Она повернулась к Марии. — Не сердись, что я тебя
выругала, guapa. Сама не знаю, что на меня нашло сегодня. Характер скверный.
— Я на твои слова не обращаю взимания, когда ты злишься, —
сказала ей Мария. — А злишься ты часто.
— Нет, это не злость, это хуже, — сказала Пилар, глядя на
снеговые вершины.
— Тебе нездоровится, — сказала Мария.
— И не это, — сказала женщина. — Иди сюда, guapa, положи
голову ко мне на колени.
Мария придвинулась к ней поближе, вытянула руки, сложила их
так, как складывают, когда спят без подушки, и улеглась на них головой. Лицо
она повернула к Пилар и улыбнулась ей, но женщина все смотрела на луг, на горы.
Не глядя, она погладила голову девушки, потом повела толстым коротким пальцем
по ее лбу, вокруг уха и вниз вдоль кромки волос на шее.
— Сейчас я тебе ее отдам, Ingles, — сказала она.
Роберт Джордан сидел позади нее.
— Не надо так говорить, — сказала Мария.
— Да, пусть берет тебя, — сказала Пилар, не глядя на них
обоих. — Ты мне никогда не была нужна. Но я ревную.
— Пилар, — сказала Мария. — Не говори так.
— Пусть берет тебя, — сказала Пилар и обвела пальцем вокруг
мочки ее уха. — Но я очень ревную.
— Но, Пилар, — сказала Мария. — Ты ведь сама говорила мне,
что у нас с тобой ничего такого нет.
— Что-нибудь такое всегда есть, — сказала женщина. — Всегда
есть что-нибудь такое, чего не должно быть. Но у меня нет. Правда, нет. Я тебе
желаю счастья, вот и все.
Мария промолчала, лежа все в той же позе и стараясь держать
голову так, чтобы Пилар не было тяжело.
— Слушай, guapa, — сказала Пилар и стала рассеянно обводить
пальцами овал ее лица. — Слушай, guapa, я тебя люблю, но пусть он берет тебя. Я
не tortillera[41], я женщина, созданная для мужчин. Это правда. Но мне приятно
так вот, при солнечном свете, говорить, что я тебя люблю.
— Я тебя тоже люблю.
— Que va. Не болтай глупостей. Ты даже не понимаешь, о чем я
говорю.
— Я понимаю.
— Que va, что ты понимаешь! Ты пара этому Ingles. Это сразу
видно, и пусть так и будет. И я на это согласна. На что другое я бы не
согласилась. Я глупостями не занимаюсь. Я просто говорю тебе то, что есть.
Немного найдется людей, а особенно женщин, которые будут говорить тебе то, что
есть. Я ревную, и так и говорю, и так оно и есть, и так я и говорю.
— Перестань, — сказала Мария. — Перестань, Пилар.
— Por que[42] перестань? — сказала женщина, по-прежнему не
глядя на них обоих. — Не перестану, пока мне не захочется перестать. Ну, — она
наконец взглянула на девушку, — вот теперь мне захотелось. И я уже перестала,
понятно?
— Пилар, — сказала Мария. — Не надо так говорить.
— Ты очень славный маленький зайчонок, — сказала Пилар. — А
теперь убери свою голову, потому что блажь у меня уже прошла.
— Это вовсе не блажь, — сказала Мария. — А моей голове очень
удобно здесь.
— Нет. Вставай, — сказала Пилар и, подложив свои большие
руки под голову девушки, приподняла ее. — Ну, а ты что, Ingles? — спросила она
и, не выпуская головы девушки из рук, посмотрела на дальние горы. — Тебе что,
кошка язык отъела?
— Не кошка, — ответил ей Роберт Джордан.
