Ты пошел на это, зная, за что борешься. Ты борешься как раз
против того, что ты делаешь, что тебе приходится делать ради одной лишь
возможности победы. Вот и теперь ты должен использовать этих симпатичных тебе
людей так, как используют в интересах дела солдат, к которым не испытывают
никаких чувств. Видно, все-таки Пабло умнее всех. Он сразу смекнул, чем это
пахнет. Женщина — та всей душой за это, с самого начала; но постепенно и она
начинает понимать, о чем, в сущности, идет речь, и это уже сказалось на ней.
Эль Сордо сразу во всем разобрался и готов сделать, что нужно, но приятного для
него в этом мало, так же как и для тебя, Роберт Джордан.
Значит, ты думаешь не о том, что будет с тобой, а о том, что
будет с женщиной, с девушкой и с остальными, — ты это хочешь сказать? Хорошо. А
что было бы с ними, если бы ты не пришел сюда? Что было с ними и как они жили
до того, как ты сюда пришел? Нет, так думать не нужно. Ты за них не в ответе,
разве только за то, как они выполнят свою часть задачи. Не ты давал приказ. Его
дал Гольц. А кто такой Гольц? Хороший командир. Лучший из всех, под чьим
началом тебе приходилось служить. Но должен ли человек выполнять невыполнимый
приказ, зная, к чему это поведет? Даже если этот приказ дал Гольц, который
представляет не только армию, но и партию? Да. Выполнять нужно, потому что,
лишь выполняя приказ, можно убедиться, что он невыполним. Откуда ты знаешь, что
он невыполним, когда ты еще не пробовал выполнить его? Если каждый, получив
приказ, станет говорить, что он невыполним, к чему это приведет? К чему мы все
придем, если вместо того, чтобы выполнять приказы, будем всякий раз говорить
«невыполнимо»?
Он видел достаточно командиров, для которых все приказы были
невыполнимы. Эта свинья Гомес в Эстремадуре. Он видел достаточно атак, в
которых фланги не пытались наступать, считая, что это невыполнимо. Нет, он
будет делать то, что приказано, а если люди, которые должны помогать ему в
этом, ему симпатичны, тем хуже для него.
Такова уж эта партизанская работа — всегда навлекаешь
несчастье и двойную опасность на тех, у кого находишь приют и помощь. Но ради
чего? Ради того, чтобы в конце концов перестала существовать всякая опасность и
чтобы всем хорошо было жить в этой стране. Звучит трюизмом, но это не важно.
Важно, что это правда.
Если Республика потерпит поражение, тем, кто стоял за нее,
не будет житья в Испании. А может быть, это не так? Нет, именно так, он знает,
он достаточно всего насмотрелся в местностях, уже занятых фашистами.
Пабло скотина, но все остальные — замечательные люди, и
разве не предательство — втянуть их в это? Может быть, но если это не будет
сделано, через неделю сюда, в горы, придут два кавалерийских эскадрона и
разгромят их лагерь.
Да. Ничего не выиграешь, решив не мешаться в их жизнь.
Только будет соблюден принцип, что каждый человек живет сам по себе и нельзя
вмешиваться ни в чью жизнь. Ага, значит, он придерживается этого принципа? Да,
придерживается. Ну, а как же плановое общество и все прочее? Этим пусть
занимаются другие. У него есть свои дела, которыми он займется после этой
войны. Он участвует в этой войне потому, что она вспыхнула в стране, которую он
всегда любил, и потому, что он верит в Республику и знает, что, если Республика
будет разбита, жизнь станет нестерпимой для тех, кто верил в нее. На время
войны он подчинил себя коммунистической дисциплине. Здесь, в Испании,
коммунисты показали самую лучшую дисциплину и самый здравый и разумный подход к
ведению войны. Он признал их дисциплину на это время, потому что там, где дело
касалось войны, это была единственная партия, чью программу и дисциплину он мог
уважать.
Каковы ж тогда его политические убеждения? Нет у него теперь
никаких, сказал он себе. Но об этом никому нельзя говорить, подумал он. Нельзя
даже мысли такой допускать. А чем ты хочешь заняться после войны? Вернусь в
Штаты и опять буду преподавать для заработка испанский язык и напишу правдивую
книгу. Обязательно напишу, сказал он себе. И это будет нетрудно.
Надо поговорить о политике с Пабло. Любопытно, как шло его
политическое развитие? Слева направо, вероятно; классический путь в духе
старика Лерру. У Пабло много общего с Лерру. Да и Прието не лучше. Пабло и
Прието одинаково верят в конечную победу. У всех у них политика конокрадов. Я
стою за Республику как форму правления, но Республика должна будет выгнать вон
всю эту шайку конокрадов, которая завела ее в тупик перед началом мятежа. Можно
ли найти еще народ, вожди которого были бы такими истинными его врагами?
Враги народа. Выражение, без которого можно обойтись. Да,
это ходячее выражение не стоит употреблять. Вот что сделала с ним ночь с
Марией. Он уже успел стать политическим фанатиком и ханжой, похожим на какого-нибудь
твердолобого баптиста, и словечки вроде «враги народа» сами собой приходят ему
в голову. Революционно-патриотические штампы. Его разум приучился некритически
воспринимать и употреблять их. Конечно, в них заключена правда, но слишком уж
легко они слетают с языка. Но после того, что было ночью и сегодня днем, все
это предстало перед ним более ясно и отчетливо. Странная вещь фанатизм. Чтоб
быть фанатиком, нужно быть абсолютно, непререкаемо уверенным, что ты прав, а
ничто так не укрепляет эту уверенность, как воздержание. Воздержание лучшее
средство против ереси.
Любопытно, выдержит ли этот тезис дальнейшее углубление.
Вероятно, именно потому коммунисты так воюют с духом богемы. Долой богему, то,
чем грешил Маяковский. Но ведь Маяковский теперь снова причислен к лику святых.
Да, потому что он уже покойник. Ты и сам скоро будешь покойником. Ну, нечего
думать о таких вещах. Думай лучше о Марии.
Мария была тяжелым испытанием для его фанатизма. Решимости
его она не поколебала, но ему теперь очень не хотелось умирать. Он охотно
отказался бы от геройской или мученической кончины. Он не хотел повторять
Фермопилы, не собирался разыгрывать Горация на этом мосту или соперничать с тем
голландским мальчиком, который заткнул пальцем дырку в плотине. Нет. Он хотел подольше
побыть с Марией. Вот, собственно говоря, и все. Он хотел очень, очень долго
быть с Марией.
Едва ли для него еще существует то, что называется очень
долго, но если бы оно существовало, он хотел бы провести его с Марией. Мы могли
бы поселиться в отеле, ну, скажем, под именем доктора и миссис Ливингстон,
подумал он.
А почему бы ему не жениться на ней? Ну конечно, подумал он.
Мы поженимся и будем тогда мистер и миссис Роберт Джордан из Сан-Вэлли, штат
Айдахо. Или из Корпус-Кристи, штат Техас, или из Бютта, штат Монтана.
