Испанки — прекрасные жены. У меня никогда не было жены
испанки, так что я это знаю. А когда я опять начну вести занятия в
университете, из нее выйдет отличная преподавательская супруга, и если
студенты, изучающие испанский язык, зайдут как-нибудь вечерком выкурить
трубочку и потолковать в неофициальной обстановке о Кеведо, Лопе де Вега,
Гальдосе и других славных покойниках, Мария сможет рассказать им о том, как
один из крестоносцев в синих рубашках, поборников правой веры, сел ей на голову,
а другие скрутили ей руки за спину, задрали юбку и подолом заткнули рот.
Интересно, как примут Марию в Миссуле, штат Монтана. Если,
конечно, мне удастся вернуться на мою старую службу в Миссуле. Боюсь, что я там
окончательно прослыл красным и меня занесли в черный список. Хотя кто его
знает. Может быть, и нет. Ведь они понятия не имеют, что я здесь делаю, да и не
поверили бы никогда, если б им рассказать, а испанскую визу я получил еще до
того, как ввели ограничения.
Мой срок истекает только осенью тридцать седьмого года. Я
уехал летом тридцать шестого, и хотя отпуск у меня ровно на год, вернуться я
должен к началу осеннего семестра, не раньше. До начала осеннего семестра
времени еще много. И до послезавтра времени еще много, если уж на то пошло.
Нет. Насчет университета, я думаю, можно не беспокоиться. Нужно только
вернуться к началу осеннего семестра, и все будет в порядке. Только постараться
вернуться к началу осеннего семестра.
А все-таки странной жизнью я живу вот уже долгое время. Черт
его знает, до чего странной. С Испанией связана твоя профессия и твоя служба, и
нет ничего удивительного в том, что ты поехал в Испанию. Летом тебе не раз
приходилось работать на строительстве различных технических сооружений, или на
прокладке лесных дорог, или в артиллерийском парке, и ты научился обращаться с
динамитом, поэтому в том, что ты взялся за работу подрывника, тоже ничего
удивительного нет. Работа как работа, вот только всегда нужно торопиться.
Как только работа подрывника становится для тебя технической
задачей, ты больше ничего, кроме технической задачи, в ней не видишь. Но тут
есть еще много другого, что совсем не так просто, хотя, по правде сказать, ты
довольно легко с этим свыкся. Например, тут всегда старательно ищешь наиболее
благоприятные условия для убийства, неизбежно связанного с работой подрывника.
Разве громкие слова делают убийство более оправданным? Разве от этих громких
слов оно становится более приятным делом? Ты что-то уж очень охотно взялся за
это, если хочешь знать. И на что ты будешь похож, или, точнее сказать, на что
ты будешь годен, когда окончится твоя служба Республике, предвидеть довольно
трудно. Но, вероятно, ты от всего этого освободишься, написав про это, подумал
он. Как только ты про это напишешь, все пройдет. И книга будет хорошая, если
тебе удастся написать ее. Гораздо лучше той.
Но пока что в жизни ты можешь рассчитывать только на сегодня
и завтра, сегодня и завтра, и так будет и дальше (надеюсь), подумал он, и
поэтому используй то время, которое у тебя есть, и будь благодарен. А если с
мостом кончится плохо? Не похоже, чтобы кончилось хорошо.
Зато с Марией все было хорошо. Разве нет? Ну разве нет,
подумал он. Может быть, это все, что я еще могу взять от жизни. Может быть, это
и есть моя жизнь, и вместо того, чтобы длиться семьдесят лет, она будет длиться
только сорок восемь часов или семьдесят часов, вернее, семьдесят два. Трое
суток по двадцать четыре часа — это как раз и будет семьдесят два часа.
Вероятно, за семьдесят часов можно прожить такую же полную
жизнь, как и за семьдесят лет; если только жил полной жизнью раньше, до того,
как эти семьдесят часов начались, и если уже достиг известного возраста.
Что за чушь, подумал он. До чего можно дойти, когда вот так
разговариваешь сам с собой. Самая настоящая чушь. А может быть, и не такая уж
чушь. Ладно, там видно будет. Последний раз я спал с женщиной в Мадриде. Нет,
не в Мадриде, а в Эскуриале. И если не считать того, что среди ночи я проснулся
и мне вдруг показалось, будто это кто-то другой, и я был счастлив, пока не
вспомнил, кто это на самом деле; это было все равно что ворошить пепел, только
приятнее. А предпоследний раз это произошло в Мадриде, и если не считать того,
что я все время сам себя старался обмануть, все было так же или даже еще хуже.
Так что я не принадлежу к романтикам, воспевающим испанскую женщину, и никогда
не придаю здесь случайной встрече большего значения, чем случайным встречам в
любой другой стране. Но когда я с Марией, я люблю ее до того, что мне вправду
хочется умереть, а я никогда раньше не верил, что так бывает и что это может
случиться со мной.
Так что, если придется семьдесят лет жизни променять на
семьдесят часов, мне есть чем произвести обмен, и я рад, что знаю об этом. И
если для меня не существует того, что называется очень долго, или до конца
дней, или на веки вечные, а есть только сейчас, что ж, значит, надо ценить то,
что сейчас, и я этим счастлив. Сейчас, ahora, maintenant, heute. Странно, что
такое слово, как «сейчас», теперь означает весь мир, всю твою жизнь. Esta
noche, сегодня вечером, ce soir, heute abend. Страна и жена. Pays et mari. Нет,
не выходит. По-французски вместо жены получается муж. А к Frau и вовсе не
подберешь рифмы. Взять слово «смерть», mort, muerte и Tod. Tod — самое мертвое
из всех. Война, guerre, guerra и Krieg. Krieg больше всего подходит к войне — а
может быть, нет. Может быть, это просто кажется, потому что немецкий язык
знаешь хуже других. Милая, cherie, prenda, Schatz. Все никуда не годится против
Марии. Мария — вот это имя.
Ну что ж, они это сделают все вместе, и теперь уже недолго
осталось ждать. Правда, успех кажется все более и более сомнительным. Такое
дело нельзя делать утром. Ведь уходить можно только с наступлением темноты, а
продержаться здесь целый день немыслимо. Но если бы удалось дождаться
наступления темноты, то можно было бы пробраться назад, в лагерь. А тогда все
еще, может быть, обойдется. Ну хорошо, а если все-таки попытаться уйти при
дневном свете? Что тогда? Бедный Эль Сордо, он даже заговорил обыкновенным человеческим
языком ради того, чтобы объяснить мне это все как следует. Как будто я сам об
этом не думал всякий раз, когда оставался наедине со своими мыслями после
разговора с Гольцем. Как будто это не застряло у меня в голове с
позапозавчерашнего вечера, точно непереваренный кусок теста в желудке.
Удивительная вещь! Каждый раз решаешь, что вот это
настоящее, а под конец оказывается, что ничего настоящего в этом нет, и так всю
жизнь. Ведь никогда еще такого, как сейчас, не было. И ты уже решил, что этого
у тебя никогда и не будет. И вот, придя на такое гиблое дело, взявшись с
помощью двух жалких горсточек партизан взорвать при невыполнимых условиях мост,
чтобы предотвратить контрнаступление, которое, вероятно, уже началось,
встречаешь такую девушку, как Мария. Ну и что ж? Это на тебя похоже. Все дело
только в том, что слишком поздно ты ее встретил.
