— Молчи ты, — сказала Пилар, не глядя на него. — Слушай,
Мария, скажи мне одну вещь.
— Нет, — сказала Мария и покачала головой.
— Мария, — сказала Пилар, и голос у нее был такой же
суровый, как ее лицо, а в лице не было дружелюбия. — Скажи мне одну вещь, по
своей воле скажи.
Девушка покачала головой.
Роберт Джордан думал: если б только мне не нужно было
работать с этой женщиной, и ее пьяницей-мужем, и ее жалким отрядом, я бы ей
сейчас закатил такую пощечину, что…
— Ну, говори, — сказала Пилар девушке.
— Нет, — сказала Мария. — Нет.
— Оставь ее в покое, — сказал Роберт Джордан каким-то чужим
голосом. Все равно дам ей пощечину, и черт с ними со всеми, подумал он.
Пилар даже не ответила ему. Это не напоминало змею,
гипнотизирующую птицу, или кошку, играющую с птицей. В ней не было ничего
хищного или коварного. Но она вся была напряжена, как кобра, приподнявшая
голову и раздувшая шею. Напряжение это чувствовалось. Чувствовалась угроза,
скрытая в этом напряжении. Однако злости не было, только властное желание
знать. Лучше бы мне не видеть этого, подумал Роберт Джордан. Но пощечину тут
давать не за что.
— Мария, — сказала Пилар. — Я тебя не трону. Ты мне скажи по
своей воле.
De tu propia voluntad, — так это звучало по-испански.
Девушка покачала головой.
— Мария, — сказала Пилар. — Ну, по своей воле. Ты меня
слышишь? Скажи что-нибудь.
— Нет, — тихо ответила девушка. — Нет и нет.
— Ты ведь мне скажешь, — сказала ей Пилар. — Что-нибудь, все
равно что. Вот увидишь. Ты должна сказать.
— Земля плыла, — сказала Мария, не глядя на женщину. —
Правда. Но этого не расскажешь.
— Так, — сказала Пилар, и ее голос прозвучал тепло и
ласково, и в нем не было принуждения. Но Роберт Джордан заметил мелкие капли
пота, проступившие у нее на лбу и над верхней губой. — Вот оно что. Вот оно,
значит, как было.
— Это правда, — сказала Мария и закусила губу.
— Конечно, это правда, — ласково сказала Пилар. — Только не
говори об этом людям, потому что они никогда не поверят тебе. Скажи, Ingles, в
тебе нет цыганской крови?
Роберт Джордан помог ей подняться.
— Нет, — сказал он. — Насколько я знаю.
— В Марии тоже нет, насколько она знает, — сказала Пилар. —
Pues es muy raro. Это очень странно.
— Но это было, Пилар, — сказала Мария.
— Como que no, hija? — сказала Пилар. — Почему же не быть,
дочка? Когда я была молодая, у меня так плыла земля, что даже страшно было,
вдруг она вся уйдет из-под меня. Каждую ночь это бывало.
— Лжешь ты, — сказала Мария.
— Да, — сказала Пилар. — Лгу. Это бывает только три раза в
жизни. Она у тебя в самом деле плыла?
— Да, — сказала девушка. — Это правда.
— А у тебя, Ingles? — Пилар посмотрела на Роберта Джордана.
— Только не лги!
— Да, — сказал он. — Это правда.
— Ладно, — сказал Пилар. — Ладно. Это хорошо.
— Что это ты такое говорила про три раза? — спросила Мария.
— Что это такое значит?
— Три раза, — сказала Пилар. — Один у тебя уже был.
— Только три раза?
— А у многих людей ни разу, — сказала ей Пилар. — Ты точно
помнишь, что она плыла?
— Удержаться трудно было, — сказала Мария.
— Значит, верно, плыла, — сказала Пилар. — Ну, раз так,
вставай и идем в лагерь.
— Что это за вздор про три раза? — спросил Роберт Джордан у
женщины, когда они шли через сосновый лес.
— Вздор? — Она искоса глянула на него. — Это совсем не
вздор, мой маленький англичанин.
— Что же это, колдовство, вроде гаданья по руке?
— Это так и есть, все gitanos[44] это по себе знают.
— Но мы не gitanos.
— Да. Но тебе повезло. Бывает иногда, что везет не только
цыганам.
— Значит, ты это всерьез сказала про три раза?
Она как-то странно посмотрела на него.
— Оставь меня в покое, Ingles, — сказала она. — Не приставай
ко мне. Ты еще слишком молод, чтобы я с тобой разговаривала.
— Но, Пилар… — сказала Мария.
— Молчи, — ответила ей Пилар. — Один раз у тебя уже было,
еще тебе осталось два.
— А у тебя сколько было? — спросил ее Роберт Джордан.
— Два, — сказала Пилар и подняла два пальца. — Два. И
третьего уже не будет.
— Почему? — спросила ее Мария.
— Да замолчи ты, — сказала Пилар. — Молчи. Ох, уж эти мне
молокососы!
— Почему не будет третьего? — спросил Роберт Джордан.
— И ты тоже молчи, понятно? — сказала Пилар. — Молчи.
Ладно, сказал себе Роберт Джордан. Меня на это не возьмешь.
Я знаю немало цыган, и все они с причудами. Да, впрочем, и мы тоже. Разница
только в том, что мы честно зарабатываем свой хлеб. Никто не знает, от какого
племени мы происходим, и что мы унаследовали от него, и какие тайны скрывались
в дремучих лесах, где жили наши прародители. Мы знаем только, что мы ничего не
знаем. Мы ничего не знаем о том, что с нами случается по ночам. Впрочем, когда
это случается днем, это очень хорошо. Что случилось — случилось, но вот этой
женщине не только непременно нужно было заставить девушку сказать, хотя та
этого не хотела, — ей нужно взять это себе и сделать своим. Ей нужно примешать
к этому какую-то цыганскую чертовщину. Может быть, ей и нелегко пришлось там,
на горе, но только что, на опушке, она одержала верх. Если б то, что она
сделала, было сделано со зла, ее стоило бы застрелить. Но это было не со зла.
Это было только желание сохранить свою хватку жизни. Сохранить ее через Марию.
Когда с этой войной будет покончено, ты можешь взяться за
изучение женской психологии, сказал он себе. Начнешь хотя бы с Пилар. Правду
сказать, у нее сегодня был трудный день. До сих пор она ни разу еще не пускала
в ход цыганских фокусов. Вот разве только гаданье по руке. Да, верно, гаданье
по руке. И я не думаю, что она просто дурачила меня с этим гаданьем. Она
действительно не хочет говорить, что она прочла у меня на руке. Она в это
поверила и молчит. Но это еще ничего не доказывает.
— Послушай, Пилар, — сказал он женщине.
