Пилар взглянула на него и улыбнулась.
— Чего тебе? — спросила она.
— Брось ты эту таинственность, — сказал Роберт Джордан. — Не
люблю я этого.
— Да? — сказала Пилар.
— Я не верю в людоедов, прорицателей, гадалок и во всякие
цыганские бредни.
— Вот как? — сказала Пилар.
— Да. И девушку ты, пожалуйста, оставь в покое.
— Хорошо. Я оставлю ее в покое.
— И таинственность свою тоже оставь, — сказал Роберт
Джордан. — У нас достаточно серьезной работы, и нечего осложнять все разными
глупостями. Поменьше тайн, побольше дела.
— Понятно, — сказала Пилар и кивнула головой в знак
согласия. — Но скажи мне, Ingles, — она улыбнулась ему, — плыла земля?
— Да, черт тебя возьми! Плыла!
Пилар засмеялась, и, смеясь, смотрела на Роберта Джордана.
— Ох, Ingles, Ingles, — сказала она сквозь смех. — Очень ты
смешной. Придется тебе крепко потрудиться, чтобы вернулась вся твоя важность.
Ну тебя к черту, подумал Роберт Джордан. Но промолчал. Пока
они разговаривали, солнце заволокло тучами, и, оглянувшись назад, он увидел,
что небо над горами серое и тяжелое.
— Так и есть, — сказала ему Пилар, посмотрев на небо. —
Будет снег.
— Теперь? Чуть не в июне?
— Что ж тут такого? Горы не ведут счет месяцам. Да и луна
сейчас еще майская.
— Снега не может быть, — сказал он. — Невозможно, чтобы
пошел снег.
— А все-таки он пойдет, Ingles, — сказала она.
Роберт Джордан поглядел на серую толщу неба, и у него на
глазах солнце, едва просвечивавшее сквозь тучи, скрылось совсем, и все кругом
стало серое, тяжелое и плотное; даже вершины гор отрезала серая туча.
— Да, — сказал он. — Кажется, ты права.
Глава 14
Когда они добрались до лагеря, снег уже шел, наискось
пересекая просветы между соснами. Сначала он падал медленно, большими редкими
хлопьями, кружившимися среди стволов, потом, когда налетел холодный ветер с
гор, повалил густо и беспорядочно, и Роберт Джордан, стоя у входа в пещеру,
смотрел на это с безмолвным бешенством.
— Много снега выпадет, — сказал Пабло.
Голос у него был хриплый, глаза мутные и налитые кровью.
— Цыган вернулся? — спросил его Роберт Джордан.
— Нет, — сказал Пабло. — Ни цыган, ни старик.
— Проводишь меня к верхнему посту у дороги?
— Нет, — сказал Пабло. — Я в это мешаться не стану.
— Не надо, найду сам.
— В такую метель можно и заблудиться, — сказал Пабло. — Я бы
на твоем месте не ходил.
— Нужно только спуститься вниз по склону, а потом идти вдоль
дороги.
— Найти, может быть, ты и найдешь. Но твои постовые
наверняка вернутся, раз такой снег, и ты разминешься с ними.
— Старик без меня не вернется.
— Вернется. В такой снег он не будет там сидеть.
Пабло посмотрел на снежные хлопья, которые ветер гнал мимо
входа в пещеру, и сказал:
— Ты недоволен, что пошел снег, Ingles?
Роберт Джордан выругался, а Пабло посмотрел на него своими
мутными глазами и засмеялся.
— Лопнуло теперь твое наступление, Ingles, — сказал он. —
Входи в пещеру, твои люди сейчас явятся.
Мария раздувала огонь в очаге, а Пилар возилась у кухонного
стола. Очаг дымил, но девушка поворошила в нем палкой, помахала сложенной в
несколько раз газетой, и пламя загудело, вспыхнуло и яркими языками потянулось
вверх, к отверстию в своде пещеры.
— Чертов снег, — сказал Роберт Джордан. — Ты думаешь, много
выпадет?
— Много, — весело сказал Пабло. Потом он крикнул Пилар: — Ты
тоже недовольна, что снег, женщина? Ты ведь теперь командир, так ты тоже должна
быть недовольна.
— A mi que?[45] — сказала Пилар через плечо. — Снег так
снег.
— Выпей вина, Ingles, — сказал Пабло. — Я целый день пил
вино, дожидаясь, когда пойдет снег.
— Дай мне кружку, — сказал Роберт Джордан.
— За снег, — сказал Пабло и потянулся к нему со своей
кружкой.
Роберт Джордан чокнулся с ним, глядя ему прямо в глаза. А
ты, мутноглазая пьяная скотина, подумал он. С каким наслаждением я бы треснул
тебя этой кружкой по зубам. Но, но, спокойнее, сказал он себе, спокойнее.
— Красиво, когда снег, — сказал Пабло. — В такую погоду уже
нельзя спать под открытым небом.
Ах, так тебе и это не дает покоя, подумал Роберт Джордан.
Много у тебя забот, Пабло, очень много.
— Нельзя? — вежливо переспросил он.
— Нельзя. Холодно очень, — сказал Пабло. — И сыро.
Не знаешь ты, почему я отдал за свой пуховичок шестьдесят
пять долларов, подумал Роберт Джордан. Хотел бы я иметь сейчас столько
долларов, сколько ночей я в нем проспал на снегу.
— Значит, ты мне советуешь лечь здесь? — вежливо спросил он.
— Да.
— Спасибо, — сказал Роберт Джордан. — Я все-таки лягу
снаружи.
— На снегу?
— Да! (Черт бы тебя побрал с твоими свинячьими красными
глазками и свинячьим рылом, заросшим свинячьей щетиной!) На снегу. (На этом
подлом, неожиданном, предательском, сволочном, все дело испортившем дерьме,
которое называется снег.)
Он подошел к Марии, только что подбросившей еще одно
сосновое полено в очаг.
— Но для твоего дела это плохо, да? — спросила она. — Ты
огорчен?
— Que va, — сказал он. — Что толку огорчаться. Скоро ужин?
— Я так и думала, что у тебя аппетит разыграется, — сказала
Пилар. — Хочешь кусок сыру пока?
— Спасибо, — сказал он, и она достала круг сыра, который
висел в сетке на крюке, вбитом в свод пещеры, отрезала толстый, увесистый
ломоть с начатого уже края и протянула Роберту Джордану. Он съел его стоя. Сыр
был бы вкусней, если б чуть поменьше отдавал козлом.
— Мария, — позвал Пабло из-за стола.
— Что? — спросила девушка.
— Вытри почище стол, Мария, — сказал Пабло и ухмыльнулся
Роберту Джордану.
