Как холодно, думал он. Хорошо бы, Ingles пришел поскорее, и
хорошо бы, мне никого не надо было убивать в этом деле. Пусть эти четыре
галисийца с капралом достанутся на долю тех, кто любит убивать. Так сказал
Ingles. Если потребуется, я выполню свой долг, но Ingles сказал, что я буду при
нем, на мосту, а этим займутся другие. На мосту будет бой, и если я вытерплю и
не убегу, значит, я сделал все, чего можно требовать в этой войне от старика.
Но пусть Ingles приходит поскорее, потому что мне холодно, а когда я вижу огонь
в окне лесопилки и знаю, что галисийцам тепло, мне становится еще холоднее.
Хорошо бы сейчас опять очутиться у себя дома и чтобы война кончилась. Но у тебя
больше нет дома, подумал он. Сначала надо выиграть войну, раньше этого домой не
вернешься.
В лесопилке один из солдат сидел на своей койке и смазывал
башмаки. Другой спал. Третий что-то стряпал, а капрал читал газету. Их каски
висели на гвоздях, вбитых в стену, винтовки стояли у дощатой стены.
— Что это за места такие, что снег идет здесь чуть ли не в
июне? — сказал солдат, сидевший на койке.
— Это игра природы, — ответил ему капрал.
— Сейчас еще майская луна, — сказал солдат, занимавшийся
стряпней. — Она еще не кончилась.
— Что это за места такие, что снег идет здесь в мае? —
твердил солдат на койке.
— В горах снег в мае не редкость, — сказал капрал. — Я
никогда так не мерз в Мадриде, как в мае!
— И никогда так не парился, — сказал солдат, занимавшийся
стряпней.
— В мае погода всегда неустойчивая, — сказал капрал. —
Здесь, в Кастилии, в мае бывает сильная жара, но бывает и холодно.
— Или дожди заладят, — сказал солдат, сидевший на койке. —
Прошлый год в мае месяце почти каждый день шел дождь.
— Неправда, — сказал солдат, занимавшийся стряпней. — Кроме
того, хоть это был май, но еще не кончилась апрельская луна.
— Рехнуться можно от твоих лун, — сказал капрал. — Перестань
ты твердить про свою луну.
— Кого кормит море или земля, те знают, что важно не то,
какой сейчас месяц, важно, какая луна, — сказал солдат, занимавшийся стряпней.
— Вот, например, сейчас майская луна только началась. А по календарю скоро
июнь.
— Почему же тогда времена года остаются всегда на своем
месте? — спросил капрал. — Прямо голова лопается от этой чепухи!
— Ты горожанин, — сказал солдат, занимавшийся стряпней. — Ты
из Луго, откуда тебе знать про море и про землю!
— В городе народ больше знает, чем всякие analfabetos[49],
которые всю жизнь торчат в море или на земле.
— В эту луну появляются первые косяки сардин, — сказал
солдат, занимавшийся стряпней. — В эту луну снастят лодки, а скумбрия уходит на
север.
— Почему же тебя не взяли во флот, если ты из Нойи? —
спросил капрал.
— Потому что по спискам я значусь не в Нойе, а в Негрейре,
по месту рождения. А из Негрейры, которая стоит на реке Тамбре, берут в армию.
— Тем хуже для вас, — сказал капрал.
— А ты не думай, что во флоте так уж безопасно, — сказал
солдат, сидевший на койке. — Даже если не попадешь в морской бой, то в
береговой охране в зимние месяцы тоже всякое бывает.
— Хуже армии ничего нет, — сказал капрал.
— Эх, ты, а еще капрал, — сказал солдат, занимавшийся
стряпней. — Разве можно так говорить?
— Да нет, — сказал капрал, — я про то, где всего опасней.
Про бомбежки, атаки, про окопную жизнь.
— Здесь ничего такого нет, — сказал солдат, сидевший на
койке.
— Да, милостью божией, — сказал капрал. — Но кто знает,
может, нас это еще не минует. Не век же нам будет так вольготно, как здесь.
— А как ты думаешь, скоро нас отсюда откомандируют?
— Не знаю, — сказал капрал. — Хорошо бы здесь отсиживаться
всю войну.
— По шесть часов на посту — это слишком долго, — сказал
солдат, занимавшийся стряпней.
— Пока метель не кончится, будем сменяться через каждые три
часа, — сказал капрал. — Это можно.
— А почему сегодня столько проехало штабных машин? — спросил
солдат, сидевший на койке. — Не нравятся мне эти штабные машины.
— Мне тоже, — сказал капрал. — Такие штуки — плохой признак.
— И самолеты, — сказал солдат, занимавшийся стряпней. —
Самолеты тоже плохой признак.
— Ну, авиация у нас мощная, — сказал капрал. — У красных
такой авиации нет. На сегодняшние самолеты прямо сердце радовалось.
— Мне приходилось видеть красные самолеты в бою, и это тоже
не шутка, — сказал солдат, сидевший на койке. — Мне приходилось видеть их
двухмоторные бомбардировщики в бою, и это страшное дело.
— Но все-таки у них не такая мощная авиация, как у нас, —
сказал капрал. — Наша авиация непобедима.
Так они говорили, пока Ансельмо, стоя у дерева, поглядывал
сквозь снег на дорогу и на огонь в окне лесопилки.
Хорошо, если бы мне не пришлось убивать, думал Ансельмо.
Наверно, после войны наложат тяжелую кару за все эти убийства. Если у нас не
будет религии после войны, тогда, наверно, придумают какое-нибудь гражданское
покаяние, чтобы все могли очиститься от стольких убийств, а если нет, тогда у
нас не будет хорошей, доброй основы для жизни. Убивать нужно, я знаю, но
человеку нехорошо это делать, и, наверно, когда все это кончится и мы выиграем
войну, на всех наложат какое-нибудь покаяние, чтобы мы все могли очиститься.
Ансельмо был очень добрый человек, и когда ему приходилось
подолгу оставаться наедине с самим собой, а он почти все время бывал один,
подобные мысли об убийстве не покидали его.
Любопытно, как думает Ingles на самом-то деле. Он сказал,
что ему это нетрудно, а ведь он, кажется, отзывчивый, мягкий. Может быть, те,
кто помоложе, смотрят на это проще. Может быть, иностранцы и люди не нашей
религии по-другому относятся к этому. Но, по-моему, в конце концов убийства
ожесточают человека, и если даже без этого нельзя обойтись, то все равно
убивать — большой грех, и когда-нибудь нам придется приложить много сил, чтобы
искупить его.
