— Хорошее дело.
— Самое лучшее, — сказал цыган. — Как тебя зовут?
— Роберто. А тебя?
— Рафаэль. А про танк это ты всерьез?
— Конечно! Что же тут такого?
Ансельмо вынес из пещеры глубокую каменную миску, полную
красного вина, а на пальцах у него были нанизаны три кружки.
— Смотри, — сказал он. — У них даже кружки нашлись. — Следом
за ним вышел Пабло.
— Скоро и мясо будет готово, — сказал он. — Покурить у тебя
есть?
Роберт Джордан подошел к рюкзакам, развязал один, нащупал
внутренний карман и вынул оттуда плоскую коробку русских папирос, из тех, что
ему дали в штабе Гольца. Он провел ногтем большого пальца вдоль узкой грани
коробки и, открыв крышку, протянул папиросы Пабло. Тот взял штук шесть и, зажав
их в своей огромной ручище, выбрал одну и посмотрел ее на свет. Папиросы были
как сигареты, но длиннее и с мундштуком в виде картонной трубочки.
— Воздуху много, а табака мало, — сказал Пабло. — Я их знаю.
Такие курил тот, прежний, у которого чудное имя.
— Кашкин, — сказал Роберт Джордан и угостил папиросами
цыгана и Ансельмо, которые взяли по одной. — Берите больше, — сказал он, и они
взяли еще по одной. Он прибавил каждому по четыре штуки, и они поблагодарили
его, взмахнув два раза кулаком с зажатыми папиросами, так что папиросы нырнули
вниз и снова поднялись кверху, точно шпага, которой отдают салют.
— Да, — сказал Пабло. — Чудное имя.
— Что ж, выпьем. — Ансельмо зачерпнул вина из миски и подал
кружку Роберту Джордану, потом зачерпнул себе и цыгану.
— А мне не надо? — спросил Пабло. Они сидели вчетвером у
входа в пещеру.
Ансельмо отдал ему свою кружку и пошел в пещеру за
четвертой. Вернувшись, он наклонился над миской, зачерпнул себе полную кружку
вина, и все чокнулись.
Вино было хорошее, с чуть смолистым привкусом от бурдюка,
прекрасное вино, легкое и чистое. Роберт Джордан пил его медленно, чувствуя
сквозь усталость, как оно разливается теплом по всему телу.
— Сейчас будет мясо, — сказал Пабло. — А этот иностранец с
чудным именем — как он умер?
— Его окружили, и он застрелился.
— Как же это случилось?
— Он был ранен и не хотел сдаваться в плен.
— А подробности известны?
— Нет, — солгал Роберт Джордан, Он прекрасно знал
подробности и знал также, что говорить об этом сейчас не следует.
— Он все уговаривался с нами, что мы его пристрелим, если он
будет ранен во время того дела, с поездом, и не сможет уйти, — сказал Пабло. —
Он очень чудно говорил.
Ему и тогда это не давало покоя, подумал Роберт Джордан.
Бедный Кашкин.
— Но он был против самоубийства, — сказал Пабло. — Мы с ним
говорили об этом. И еще он очень боялся, что его будут пытать.
— Об этом он тоже говорил? — спросил Роберт Джордан.
— Да, — сказал цыган. — Об этом он всем нам говорил.
— А ты был, когда взрывали поезд?
— Да. Мы все там были.
— Он очень чудно говорил, — сказал Пабло. — Но человек был
смелый.
Бедный Кашкин, думал Роберт Джордан. От него: здесь, наверно,
было больше вреда, чем пользы. Жаль, я не знал, что это уже тогда не давало ему
покоя. Надо было убрать его отсюда. Людей, которые ведут такие разговоры,
нельзя и близко подпускать к нашей работе. Таких разговоров вести нельзя. От
этих людей, даже если они выполняют задание, все равно больше вреда, чем
пользы.
— Он был какой-то странный, — сказал Роберт Джордан. —
Немножко тронутый.
— А взрывы устраивал ловко, — сказал цыган. — И человек был
смелый.
— А все-таки тронутый, — сказал Роберт Джордан. — Когда
берешься за такое дело, надо иметь голову на плечах и чтобы она работала как
следует. Все эти разговоры ни к чему.
— А ты? — спросил Пабло. — Если тебя ранят у этого моста,
захочешь ты, чтобы тебя оставили?
— Слушай, — сказал Роберт Джордан и, наклонившись, зачерпнул
себе еще кружку вина. — Слушай внимательно. Если мне когда-нибудь понадобится
попросить человека об одолжении, так я тогда и попрошу.
— Хорошо, — одобрительно сказал цыган. — Это правильный
разговор. Ага! Вот и мясо!
— Ты уже ел, — сказал Пабло.
— Я еще два раза могу поесть, — ответил цыган. — А
посмотрите, кто несет!
Девушка нагнулась, выходя из пещеры с большой железной
сковородой, и Роберт Джордан увидел ее лицо вполоборота и сразу же заметил то,
что делало ее такой странной. Она улыбнулась и сказала:
— Hola, camarada.
И Роберт Джордан сказал:
— Salud, — и принудил себя не смотреть на нее в упор и не
отводить глаз в сторону.
Она поставила железную сковороду на землю перед ним, и он
увидел, какие у нее красивые смуглые руки. Теперь она смотрела ему прямо в лицо
и улыбалась. Ее зубы поблескивали белизной на смуглом лице, кожа и глаза были
одинакового золотисто-каштанового оттенка. Скулы у нее были широкие, глаза
веселые, губы полные, линия рта прямая. Каштановые волосы золотились, как
спелая пшеница, сожженная солнцем, но они были подстрижены совсем коротко —
чуть длиннее меха на бобровой шкурке. Она улыбнулась, глядя Роберту Джордану в
лицо, подняла руку и провела ладонью по голове, приглаживая волосы, но они тут
же снова поднялись ежиком. У нее очень красивое лицо, подумал Роберт Джордан.
Она была бы очень красивая, если б не стриженые волосы.
— Вот так и причесываюсь, без гребешка, — сказала она
Роберту Джордану и засмеялась. — Ну, ешь. Не надо меня разглядывать. Это мне в
Вальядолиде такую прическу сделали. Теперь уже начинают отрастать.
Она села напротив и посмотрела на него. Он тоже посмотрел на
нее. Она улыбнулась и обхватила руками колени. Когда она села так, штаны у нее
вздернулись кверху у щиколоток, открывая прямые длинные ноги. Он видел ее
высокие маленькие груди, обтянутые серой рубашкой. И при каждом взгляде на нее
Роберт Джордан чувствовал, как у него что-то подступает к горлу.
— Тарелок нет, — сказал Ансельмо. — И ножей тоже. Режь
своим. — Четыре вилки девушка прислонила к краям железной сковороды зубцами
вниз.
