— Поскольку арестовывать Пабло не имеет смысла, — начал
Фернандо, — и поскольку использовать его для каких-либо сделок…
— Кончай, — сказала Пилар. — Кончай, ради господа бога!
— …было бы постыдно, — спокойно продолжал Фернандо, — я
склоняюсь к тому мнению, что Пабло надо ликвидировать, чтобы обеспечить
успешное проведение намеченной операции.
Пилар посмотрела на маленького человечка, покачала головой,
закусила губу, но промолчала.
— Таково мое мнение, — сказал Фернандо. — Полагаю, есть
основания видеть в Пабло опасность для Республики…
— Матерь божия! — сказала Пилар. — Вот язык у человека! Даже
здесь умудрился бюрократизм развести!
— …ибо это явствует как из его слов, так и из его недавних
действий, — продолжал Фернандо. — И хотя он заслуживает благодарности за свои
действия в начале движения и вплоть до последних дней…
Не вытерпев, Пилар отошла к очагу. Через минуту она снова
вернулась на прежнее место.
— Фернандо, — спокойно сказала она и поставила перед ним
миску. — Вот тебе мясо, сделай милость, заткни им себе рот чинно и благородно и
молчи. Мы твое мнение уже знаем.
— Но как же… — начал Примитиво и запнулся, не кончив фразу.
— Estoy listo, — сказал Роберт Джордан. — Я готов сделать
это. Поскольку вы все решили, что так нужно, я согласен оказать вам эту услугу.
Что за дьявол, подумал он. Наслушавшись Фернандо, я и сам
заговорил на его лад. Должно быть, это заразительно. Французский — язык
дипломатии. Испанский — язык бюрократизма.
— Нет, — сказала Мария. — Нет.
— Это не твое дело, — сказала девушке Пилар. — Держи язык на
привязи.
— Я сделаю это сегодня, — сказал Роберт Джордан. Он увидел,
что Пилар смотрит на него, приложив палец к губам. Она указывала глазами на вход.
Попона, которой был завешен вход, отодвинулась, и в пещеру
просунулась голова Пабло. Он ухмыльнулся им всем, пролез под попоной и опять
приладил ее над входом, повернувшись к ним спиной. Потом стащил с себя плащ
через голову и стряхнул с него снег.
— Обо мне говорили? — Он обратился с этим вопросом ко всем.
— Я помешал?!
Никто не ответил ему, и, повесив свой плащ на колышек,
вбитый в стену, он подошел к столу.
— Que tal?[58] — спросил он, взял свою кружку, которая
стояла на столе пустая, и хотел зачерпнуть из миски вина. — Тут ничего нет, —
сказал он Марии. — Пойди налей из бурдюка.
Мария взяла миску, подошла с ней к пыльному, сильно
растянутому, просмоленному до черноты бурдюку, который висел на стене шеей
вниз, и вытащила затычку из передней ноги, но не до конца, а так, чтобы вино
лилось в миску тонкой струйкой. Пабло смотрел, как она стала на колени,
смотрел, как прозрачная красная струя быстро льется в миску, закручиваясь в ней
воронкой.
— Ты потише, — сказал он ей. — Там теперь ниже лопаток.
Все молчали.
— Я сегодня выпил от пупка до лопаток, — сказал Пабло. — На
целый день хватило работы. Что это с вами? Язык проглотили?
Все по-прежнему молчали.
— Заткни покрепче, Мария, — сказал Пабло. — Как бы не
пролилось.
— Теперь вина у тебя будет много, — сказал Агустин. — Хватит
напиться.
— У одного язык нашелся, — сказал Пабло и кивнул Агустину. —
Поздравляю. Я думал, вы все онемели от этого.
— От чего от этого? — спросил Агустин.
— От того, что я пришел.
— Думаешь, нам так уж важно, что ты пришел?
Может быть, Агустин подхлестывает себя, думал Роберт
Джордан. Может быть, он хочет сделать это сам. Ненависти у него достаточно. Я
ничего такого к Пабло не чувствую, думал он. Да, ненависти у меня нет. Он
омерзителен, но ненависти к нему у меня нет. Хотя эта история с выкалыванием
глаз говорит о многом. Впрочем, это их дело — их война. Но в ближайшие два дня
ему здесь не место. Пока что я буду держаться в стороне, думал он. Я уже свалял
сегодня дурака из-за него и готов разделаться с ним. Но заводить эту
предварительную дурацкую игру я не стану. И никаких состязаний в стрельбе, и
никаких других глупостей здесь, около динамита, тоже не будет, Пабло, конечно,
подумал об этом. А ты подумал? — спросил он самого себя. Нет, ни ты не подумал,
ни Агустин. Значит, так вам и надо.
— Агустин, — сказал он.
— Что? — Агустин отвернулся от Пабло и хмуро взглянул на
Роберта Джордана.
— Мне надо поговорить с тобой, — сказал Роберт Джордан.
— Потом.
— Нет, сейчас, — сказал Роберт Джордан. — Por favor[59].
Роберт Джордан отошел к выходу, и Пабло проводил его
взглядом. Агустин, высокий, с ввалившимися щеками, встал и тоже пошел к выходу.
Он шел неохотно, и вид у него был презрительный.
— Ты забыл, что в мешках? — тихо, так, чтобы другие не
расслышали, сказал ему Роберт Джордан.
— А, туда твою! — сказал Агустин. — Привыкнешь и не
вспоминаешь.
— Я сам забыл.
— Туда твою! — сказал Агустин. — Ну и дураки мы! — Он
размашистой походкой вернулся назад и сел за стол. — Выпей вина, Пабло, друг, —
сказал он. — Ну, как лошади?
— Очень хорошо, — сказал Пабло. — И метель начала затихать.
— Думаешь, совсем затихнет?
— Да, — сказал Пабло. — Сейчас уже не так метет и пошла
крупа. Ветер не уляжется, но снег перестанет. Ветер переменился.
— Думаешь, прояснится к утру? — спросил его Роберт Джордан.
— Да, — сказал Пабло. — Погода будет холодная и ясная. Ветер
еще не раз переменится.
Полюбуйтесь на него, думал Роберт Джордан. Теперь он само
дружелюбие. Тоже переменился вместе с ветром. Он закоренелый убийца и с виду
свинья свиньей, но чувствителен, как хороший барометр. Да, думал он, свинья
тоже умное животное. Пабло ненавидит нас, а может быть, только наши планы, и
оскорблениями доводит дело до того, что мы готовы его убить. Но тут он
останавливается, и все начинается сначала.
— Нам повезет с погодой, Ingles, — сказал Пабло Роберту
Джордану.
— Нам? — сказала Пилар. — Нам?
— Да, нам. — Пабло ухмыльнулся, взглянув на нее, и отпил
вина из кружки. — А почему нет? Я все обдумал, пока ходил к лошадям. Почему бы
нам не столковаться?
