— Так вот вы его где встретили, — сказал тогда Карков. — Я
сам в этот день не был дальше Пуэнте-де-Толедо. Он, значит, пробрался очень
близко к фронту. Но-это, кажется, был последний день его подвигов. На следующий
день он уехал из Мадрида. Лучше всего он себя показал в Толедо. В Толедо он
совершил прямо чудеса храбрости. Он был одним из авторов проекта взятия
Алькасара. Посмотрели бы вы на него в Толедо. Мне кажется, успехом этой осады
мы во многом обязаны его помощи и его советам. Это был, между прочим, самый
нелепый этап войны. Это была просто вершина нелепости. Но скажите мне, что
говорят об этом человеке в Америке?
— В Америке, — сказал Роберт Джордан, — считают, что он
очень близок к Москве.
— Это неверно, — сказал Карков. — Но у него великолепное
лицо, с таким лицом и манерами можно добиться чего угодно. Вот с моим лицом ничего
не добьешься. То немногое, чего мне удалось достичь в жизни, было достигнуто
несмотря на мое лицо, которое не способно ни вдохновлять людей, ни внушать им
любовь и доверие. А у этого Митчелла не лицо, а клад. Настоящее лицо
заговорщика. Всякий, кто знает заговорщиков по литературе, немедленно
проникается к нему доверием. И манеры у него тоже чисто заговорщицкие. Стоит
вам увидеть, как он входит в комнату, и вы сейчас же чувствуете, что перед вами
заговорщик самой высокой марки. Любой из ваших богатых соотечественников,
движимый, как ему кажется, великодушным желанием помочь Советскому Союзу или
жаждущий застраховать себя хоть чем-нибудь на случай возможного успеха партии,
сразу поймет по виду этого человека, что он не может быть никем иным, как
доверенным агентом Коминтерна.
— Значит, с Москвой у него нет связей?
— Никаких. Слушайте, товарищ Джордан. Вы знаете, что дураки
бывают двух типов?
— Вредные и безвредные?
— Нет. Я говорю о тех двух типах дураков, которые
встречаются в России. — Карков усмехнулся и начал: — Первый — это зимний дурак.
Зимний дурак подходит к дверям вашего дома и громко стучится. Вы выходите на
стук и видите его впервые в жизни. Зрелище он собой являет внушительное. Это
огромный детина в высоких сапогах, меховой шубе и меховой шапке, и весь он
засыпан снегом. Он сначала топает ногами, и снег валится с его сапог. Потом он
снимает шубу и встряхивает ее, и с шубы тоже валится снег. Потом он снимает
шапку и хлопает ею о косяк двери. И с шапки тоже валится снег. Потом он еще
топает ногами и входит в комнату. Тут только вам удается как следует разглядеть
его, и вы видите, что он дурак. Это зимний дурак. А летний дурак ходит по
улице, размахивает руками, вертит головой, и всякий за двести шагов сразу
видит, что он дурак. Это летний дурак. Митчелл — дурак зимний.
— Но почему же ему здесь доверяют? — спросил Роберт Джордан.
— Лицо, — сказал Карков. — Его великолепная gueule de
conspirateur [61]. И потом еще очень ловкий трюк — он всегда делает вид, будто
только что явился откуда-то, где пользуется большим доверием и уважением.
Правда, — Карков улыбнулся, — для того чтобы этот его трюк не терял силы, ему
приходится все время переезжать с места на место. Знаете, испанцы —
удивительный народ, — продолжал Карков. — У здешнего правительства очень много
денег. Очень много золота. Друзьям они ничего не дают. Вы — друг. Отлично. Вы,
значит, сделаете все бесплатно и не нуждаетесь в вознаграждении. Но людям, представляющим
влиятельную фирму или страну, которая не состоит в друзьях и должна быть
обработана, — таким людям они дают щедрой рукой. Это очень любопытный факт,
если в него вникнуть.
— Мне это не нравится. Помимо всего, эти деньги принадлежат
испанским рабочим.
— И не нужно, чтобы вам это нравилось. Нужно только, чтобы
вы понимали, — сказал ему Карков. — При каждой нашей встрече я даю вам
небольшой урок, и так постепенно вы приобретете все необходимые знания. Очень
занятно, когда преподаватель сам учится.
— Вряд ли я теперь буду преподавать, когда вернусь. Меня,
вероятно, выбросят как красного.
— Ну что ж, тогда приезжайте в Советский Союз и будете
продолжать там свое образование. Это, пожалуй, было бы для вас лучше всего.
— Но моя специальность — испанский язык.
— Есть много стран, где говорят по-испански, — сказал
Карков. — Не везде же так трудно придется, как в Испании. И потом, не забывайте
о том, что вы уже почти девять месяцев не занимаетесь преподаванием. За девять
месяцев можно приобрести новую профессию. Много ли вы читали по диалектике?
— Я читал «Руководство по марксизму», которое вышло под
редакцией Эмиля Бернса. Больше ничего.
— Если вы его прочли до конца, это не так уж мало. Там
тысячи полторы страниц, и на каждую надо потратить время. Но есть еще другие
книги, которые вам нужно прочесть.
— Теперь некогда заниматься чтением.
— Я знаю, — сказал Карков. — Но когда-нибудь потом. Есть
книги, прочтя которые вы поймете многое из того, что сейчас происходит. А то,
что происходит сейчас, послужит материалом для книги, — очень нужной книги,
объясняющей многое, что необходимо знать. Может быть, эту книгу напишу я.
Надеюсь, что именно я напишу ее.
— Кому же и написать, как не вам.
— Не льстите, — сказал Карков. — Я журналист. Но, как все
журналисты, я мечтаю заниматься литературой. Сейчас я готовлю материал для
очерка о Кальво Сотело. Это был законченный фашист; настоящий испанский фашист.
Франко и все остальные совсем не то. Я изучаю речи Сотело и все его писания. Он
был очень умен, и это было очень умно, что его убили.
— Я думал, что вы против метода политических убийств.
— Мы против индивидуального террора, — улыбнулся Карков. —
Конечно, мы против деятельности преступных террористических и
контрреволюционных организаций. Ненависть и отвращение вызывает у нас
двурушничество таких, как Зиновьев, Каменев, Рыков и их приспешники. Мы презираем
и ненавидим этих людей. — Он снова улыбнулся. — Но все-таки можно считать, что
метод политических убийств применяется довольно широко.
— Вы хотите сказать…
— Я ничего не хочу сказать. Но, конечно, мы казним и
уничтожаем выродков, накипь человечества. Их мы ликвидируем. Но не убиваем. Вы
понимаете разницу?
— Понимаю, — сказал Роберт Джордан.
— И если я иногда шучу, — а вы знаете, как опасно шутить
даже в шутку, — ну так вот, если я иногда шучу, это еще не значит, что
испанскому народу не придется когда-нибудь пожалеть о том, что он не расстрелял
кое-каких генералов, которые и сейчас находятся у власти. Просто я не люблю,
когда расстреливают людей.
— А я теперь отношусь к этому спокойно, — сказал Роберт
Джордан. — Я тоже не люблю, но отношусь к этому спокойно.
