Они ели прямо со сковороды, по испанскому обычаю — молча.
Мясо было заячье, поджаренное с луком и зеленым перцем, и к нему — соус из
красного вина, в котором плавал мелкий горошек. Хорошо прожаренная зайчатина
легко отделялась от костей, а соус был просто великолепный. За едой Роберт
Джордан выпил еще кружку вина. Пока он ел, девушка все время смотрела на него.
Остальные смотрели только на мясо и ели. Роберт Джордан подобрал куском хлеба
соус, оставшийся на его части сковороды, сдвинул косточки в сторонку, подобрал
соус на том месте, где они лежали, потом начисто вытер хлебом вилку, вытер нож,
спрятал его и доел хлеб. Нагнувшись над миской, он зачерпнул себе полную кружку
вина, а девушка все сидела, обхватив руками колени, и смотрела на него.
Роберт Джордан отпил полкружки, но когда он заговорил с
девушкой, у него опять что-то подступило к горлу.
— Как тебя зовут? — спросил он. Пабло быстро взглянул на
него, услышав, как он сказал это. Потом встал и ушел.
— Мария. А тебя?
— Роберто. Ты давно здесь, в горах?
— Три месяца.
— Три месяца?
Она снова провела рукой по голове, на этот раз смущенно, а
он смотрел на ее волосы, короткие, густые и переливающиеся волной, точно
пшеница под ветром на склоне холма.
— Меня обрили, — сказала она. — Нас постоянно брили — в
тюрьме, в Вальядолиде. За три месяца всего вот на столько отросли. Я с того
поезда. Нас везли на юг. После взрыва многих арестованных опять поймали, а меня
нет. Я пришла сюда с ними.
— Это я ее нашел, перед тем как нам уходить, — сказал цыган.
— Она забилась между камнями. Вот была уродина! Мы взяли ее с собой, но дорогой
думали, что придется ее бросить.
— А тот, что тогда был вместе с ними? — спросила Мария. —
Такой же светлый, как ты. Иностранец. Где он?
— Умер, — сказал Роберт Джордан. — В апреле.
— В апреле? Поезд тоже был в апреле.
— Да, — сказал Роберт Джордан. — Он умер через десять дней
после этого.
— Бедный, — сказала Мария. — Он был очень смелый. А ты тоже
этим занимаешься?
— Да.
— И поезда тоже взрывал?
— Да. Три поезда.
— Здесь?
— В Эстремадуре, — сказал он. — Перед тем как перебраться
сюда, я был в Эстремадуре. В Эстремадуре таких, как я, много. Там для нас дела
хватает.
— А зачем ты пришел сюда, в горы?
— Меня прислали вместо того, который был здесь раньше. А
потом, я давно знаю эти места. Еще до войны знал.
— Хорошо знаешь?
— Не так чтобы очень, но я быстро освоюсь. У меня хорошая
карта и проводник хороший.
— Старик. — Она кивнула. — Старик, он очень хороший.
— Спасибо, — сказал ей Ансельмо, и Роберт Джордан вдруг
понял, что они с девушкой не одни здесь, и он понял еще, что ему трудно
смотреть на нее, потому что, когда он на нее смотрит, у него даже голос
меняется. Он нарушил второе правило из тех двух, которые следует соблюдать,
чтобы ладить с людьми, говорящими по-испански: угощать мужчин табаком, а женщин
не трогать. Но он вдруг понял, что ему нечего считаться с этим. Мало ли есть
такого на свете, с чем он совершенно не считается, зачем же считаться с этим?
— У тебя очень красивое лицо, — сказал он Марии. — Как
жалко, что я не видел тебя с длинными волосами.
— Они отрастут, — сказала она. — Через полгода будут
длинные.
— Ты бы посмотрел, какая она была, когда мы привели ее сюда.
Вот уродина! Глядеть тошно было.
— А ты здесь с кем? — спросил Роберт Джордан, пытаясь
овладеть собой. — Ты с Пабло?
Она глянула на него и засмеялась, потом хлопнула его по
коленке.
— С Пабло? Ты разве не видел Пабло?
— Ну, тогда с Рафаэлем. Я видел Рафаэля.
— И не с Рафаэлем.
— Она ни с кем, — сказал цыган. — Чудная какая-то. Ни с кем.
А стряпает хорошо.
— Правда, ни с кем? — спросил ее Роберт Джордан.
— Ни с кем. Никогда и ни с кем. Ни для забавы, ни
по-настоящему. И с тобой не буду.
— Нет? — сказал Роберт Джордан и почувствовал, как что-то
снова подступило у него к горлу. — Это хорошо. У меня нет времени на женщин,
что правда, то правда.
— И пятнадцати минут нет? — поддразнил его цыган. — И
четверти часика?
Роберт Джордан смолчал. Он смотрел на эту девушку, Марию, и
у него так сдавило горло, что он не решался заговорить.
Мария взглянула на него и засмеялась, потом вдруг
покраснела, но глаз не отвела.
— Ты покраснела, — сказал ей Роберт Джордан. — Ты часто
краснеешь?
— Нет, никогда.
— А сейчас покраснела.
— Тогда я уйду в пещеру.
— Не уходи, Мария.
— Уйду, — сказала она и не улыбнулась. — Сейчас уйду в
пещеру. — Она подняла с земли железную сковороду, с которой они ели, и все
четыре вилки. Движения у нее были угловатые, как у жеребенка, и такие же
грациозные.
— Кружки вам нужны? — спросила она.
Роберт Джордан все еще смотрел на нее, и она опять
покраснела.
— Не надо так, — сказала она. — Мне это неприятно.
— Уходи от них, — сказал ей цыган. — На. — Он зачерпнул из
каменной миски и протянул полную кружку Роберту Джордану, следившему взглядом
за девушкой, пока та, пригнув голову у низкого входа, не скрылась в пещере с
тяжелой сковородой.
— Спасибо, — сказал Роберт Джордан. Теперь, когда она ушла,
голос его звучал как обычно. — Но больше не нужно. Мы уж и так много выпили.
— Надо прикончить, — сказал цыган. — Там еще полбурдюка. Мы
одну лошадь навьючили вином.
— Это было в последнюю вылазку Пабло, — сказал Ансельмо. — С
тех пор он так и сидит здесь без дела.
— Сколько вас здесь? — спросил Роберт Джордан.
— Семеро и две женщины.
— Две?
— Да. Еще mujer[5] самого Пабло.
— А где она?
— В пещере. Девушка стряпает плохо. Я похвалил, только чтобы
доставить ей удовольствие. Она больше помогает mujer Пабло.
— А какая она, эта mujer Пабло?
