— Иначе я бы с вами не возился, — сказал он ему. — Я нахожу,
что вы пишете абсолютно правдиво, а это редкое достоинство. Поэтому мне
хочется, чтоб вы узнали и поняли некоторые вещи.
Хорошо. Пусть все это кончится, и тогда он напишет новую
книгу. Но только о том, что он знает. Правдиво, и о том, что он знает. Придется
только подучиться писательскому мастерству, чтобы справиться с этим. Все, о чем
он узнал в эту войну, далеко не так просто.
Глава 19
— Что ты делаешь? — спросила его Мария. Она стояла рядом с
ним.
Он повернул голову и улыбнулся ей.
— Ничего, — сказал он. — Сижу, думаю.
— О чем? О мосте?
— Нет. С мостом все решено. О тебе и об одном отеле в
Мадриде, где живут мои знакомые русские, и о книге, которую я когда-нибудь
напишу.
— В Мадриде много русских?
— Нет. Очень мало.
— А в фашистских газетах пишут, что их там сотни тысяч.
— Это ложь. Их очень мало.
— А тебе нравятся русские? Тот, который был здесь до тебя,
тоже был русский.
— Тебе он нравился?
— Да. Я тогда лежала больная, но он показался мне очень
красивым и очень смелым.
— Выдумает тоже — красивый! — сказала Пилар. — Нос плоский,
как ладонь, а скулы шириной с овечий зад.
— Мы с ним были друзья-товарищи, — сказал Роберт Джордан
Марии. — Я очень его любил.
— Любить любил, — сказала Пилар. — А потом все-таки
пристрелил его.
Когда она сказала это, сидевшие за столом подняли глаза от
карт, и Пабло тоже посмотрел на Роберта Джордана. Все молчали, потом цыган
Рафаэль спросил:
— Это правда, Роберто?
— Да, — сказал Роберт Джордан. Ему было неприятно, что Пилар
заговорила об этом, неприятно, что он сам рассказал про это у Эль Сордо. — По
его просьбе. Он был тяжело ранен.
— Que cosa mas rara[63], — сказал цыган. — Он все время
беспокоился об этом, пока был с нами. И не запомню, сколько раз я сам ему
обещал это сделать. Чудно, — повторил он и покачал головой.
— Он был очень чудной, — сказал Примитиво. — Не как все.
— Слушай, — сказал один из братьев, Андрес. — Вот ты
профессор и все такое. Веришь ты, будто человек может наперед знать, что с ним
случится?
— Нет, я в это не верю, — сказал Роберт Джордан. Пабло с
любопытством посмотрел на него, а Пилар наблюдала за ним бесстрастным, ничего
не выражающим взглядом. — У этого русского товарища нервы были не в порядке,
потому что он слишком много времени провел на фронте. Он участвовал в боях под
Ируном, а там, сами знаете, было тяжко. Очень тяжко. Потом он воевал на севере.
А с тех пор, как были организованы первые группы для работы в фашистском тылу,
он находился здесь, в Эстремадуре и Андалузии. Я думаю, он просто очень устал,
очень изнервничался, и поэтому ему мерещилось бог знает что.
— Я не сомневаюсь, что он видел много страшного, — сказал
Фернандо.
— Как все мы, — сказал Андрес. — Но слушай, Ingles, как ты
думаешь, может человек наперед знать, что с ним будет?
— Нет, — сказал Роберт Джордан. — Это все невежество и
суеверие.
— Ну, ну, — сказала Пилар. — Послушаем профессора. — Она
говорила с ним, как с ребенком, который умничает не по летам.
— Я думаю, что дурные предчувствия рождает страх, — сказал
Роберт Джордан. — Когда видишь что-нибудь нехорошее…
— Вот как сегодняшние самолеты, — сказал Примитиво.
— Или такого гостя, как ты, — негромко сказал Пабло, и
Роберт Джордан взглянул на него через стол, понял, что это не вызов на ссору, а
просто высказанная вслух мысль, и продолжал начатую фразу.
— Когда видишь что-нибудь нехорошее, то со страху начинаешь
думать о смерти, и тебе кажется, что дурное предзнаменование неспроста, —
закончил Роберт Джордан. — Я уверен, что все дело только в этом. Я не верю ни
гадалкам, ни прорицателям и вообще не верю ни во что сверхъестественное.
— Но тот, прежний, у которого было такое чудное имя, он знал
свою судьбу, — сказал цыган. — И как он ждал, так все и вышло.
— Ничего он не знал, — сказал Роберт Джордан. — Он боялся,
что так будет, и это не давало ему покоя. Вам не удастся убедить меня, будто он
что-то знал заранее.
— И мне не удастся? — спросила Пилар и, взяв в горсть золы
из очага, сдула ее с ладони. — И мне тоже не удастся убедить тебя?
— Нет. Ничто не поможет — ни твое колдовство, ни твоя
цыганская кровь.
— Потому что ты из глухих глухой, — сказала Пилар,
повернувшись к нему, и в неровном мерцании свечки черты ее широкого лица
показались особенно резкими и грубыми. — Я не скажу, что ты глупый. Ты просто
глухой. А глухой не слышит музыки. И радио он тоже не слышит. А если он этого
не слышит, ему ничего не стоит сказать, что этого нет. Que va, Ingles! Я видела
смерть на лице этого человека с чудным именем, будто она была выжжена там
каленым железом.
— Ничего ты не видела, — стоял на своем Роберт Джордан. —
Это был страх и дурные предчувствия. Страх появился у него после всего, что ему
пришлось вынести. Дурные предчувствия мучили его потому, что он воображал себе
всяческие ужасы.
— Que va, — сказала Пилар. — Я видела смерть так ясно, будто
она сидела у него на плече. И это еще не все — от него пахло смертью.
— Пахло смертью! — передразнил ее Роберт Джордан. — Может,
не смертью, а страхом? У страха есть свой запах.
