— Бедняжка, — сказала жена. — А мы-то ведь только ставим
деньги. Мы смотрели, пока лошади не прошли, и выпили еще по бокалу шампанского,
и тут объявили выплату: восемьдесят пять. Это означало, что за эту лошадь
платили по восемьдесят пять франков за десятифранковый билет. — Должно быть,
под конец на нее очень много поставили, — сказал я. Но мы выиграли большие
деньги, большие для нас, и теперь у нас была весна и еще деньги. И я подумал,
что ничего другого нам не нужно. Такой день, даже если выделить каждому из нас
на расходы по четверти выигрыша, позволял отложить еще половину в фонд для
скачек. Фонд для скачек я хранил в секрете и отдельно от всех других денег.
Как-то в том же году, когда мы вернулись из одного нашего
путешествия и нам снова повезло на скачках, мы по пути домой зашли к Прюнье,
чтобы посидеть в баре, предварительно ознакомившись со всеми чудесами витрины,
снабженными четкими ярлычками с ценой. Мы заказали устриц и crabe mexicaine
[14] и запили их несколькими рюмками сансерра. Обратно мы шли в темноте через
Тюильри и остановились посмотреть сквозь арку Карусель на сады, за чопорной
темнотой которых светилась площадь Согласия и к Триумфальной арке поднималась
длинная цепочка огней. Потом мы оглянулись на темное пятно Лувра, и я сказал:
— Ты и в самом деле думаешь, что все три арки расположены на
одной прямой? Эти две и Сермионская арка в Милане?
— Не знаю, Тэти. Говорят, что так, и, наверно, не зря. Ты
помнишь, как мы карабкались по снегу, а на итальянской стороне Сен-Бернара
сразу попали в весну, и потом ты, Чинк и я весь день спускались через весну к
Аосте? — Чинк назвал эту вылазку: «В туфлях через Сен-Бернар». Помнишь свои
туфли?
— Мои бедные туфли! А помнишь, как мы ели фруктовый салат из
персиков и земляники в высоких стеклянных бокалах со льдом у Биффи в Galleria и
пили капри?
— Тогда-то я и вспомнил снова про три арки.
— Я помню Сермионскую арку. Она похожа на эту. — А помнишь
кабачок в Эгле, где вы с Чинком весь день читали в саду, пока я удил?
— Помню, Тэти.
Я вспомнил Рону, узкую, серую, вздувшуюся от талой воды, и
два канала, где водилась форель, — Стокальпер и Ронский канал. Стокальпер был
уже совсем прозрачен в тот день, но вода в Ронском канале все еще была мутной.
— А помнишь, как цвели конские каштаны и я старался вспомнить историю про
глицинию, которую мне рассказал, кажется, Джим Гэмбл, и никак не мог? — Помню,
Тэти. И вы с Чинком все время говорили о том, как добиваться правды, когда
пишешь, и правильно изображать, а не описывать. Я помню все. Иногда был прав
он, а иногда ты. Я помню, как вы спорили об освещении, текстуре и форме.
К этому времени мы вышли из ворот Лувра, перешли улицу и,
остановившись на мосту, облокотились о парапет и стали глядеть на реку. — Мы
все трое спорили обо всем на свете и всегда о каких-то очень конкретных вещах и
подшучивали друг над другом. Я помню все, что мы делали, и все, что говорили во
время того путешествия, — сказала Хэдли. — Правда. Все-все. Когда вы с Чинком
разговаривали, я не оставалась в стороне. Не то что у мисс Стайн, где я всего
лишь жена.
— Жаль, что я не могу вспомнить эту историю про глицинию.
— Это не важно. Важна была сама глициния, Тэти. — Помнишь, я
принес бутылку вина из Эгля к нам в шале? Нам продали его в гостинице. И
сказали, что оно хорошо к форели. Кажется, мы завернули бутылку в «Газетт де
Люцерн».
— Сионское было еще лучше. Помнишь, как госпожа Гангесвиш
приготовила голубую форель, когда мы вернулись в шале? Какая это была вкусная
форель, Тэти, и мы пили сионское вино, и обедали на веранде над самым обрывом,
и смотрели на озеро, и на Дан-дю-Миди, наполовину одетую снегом, и на деревья в
устье Роны, где она впадает в озеро.
— Зимой и весной нам всегда не хватает Чинка.
— Всегда. И сейчас, когда все позади, мне его не хватает.
Чинк был кадровым военным и из Сандхерста попал прямо под Монс. Я познакомился
с ним в Италии, и он долгое время был сначала моим, а потом нашим с Хэдли
лучшим другом. В ту пору он проводил с нами свои отпуска. — Он постарается
получить отпуск весной. Он писал об этом на прошлой неделе из Кельна.
— Знаю. Но пока надо жить сегодняшним днем и использовать
каждую минуту.
— Мы стоим и смотрим, как бурлит вода у опор моста. А что,
если поглядеть вверх по реке-что там?
Мы посмотрели и увидели все: нашу реку, и наш город, и
остров нашего города.
— Слишком мы с тобой везучие, — сказала она. — Я надеюсь,
что Чинк приедет. Он всегда о нас заботится.
— Сам-то он этого не думает.
— Конечно.
— Он думает, что мы вместе ищем.
— Так оно и есть. Но все зависит от того, что искать. Мы
перешли мост и оказались на нашем берегу.
— Ты не проголодалась? — спросил я. — А то мы все ходим и
разговариваем.
— Еще как, Тэти. А ты?
— Пойдем в какой-нибудь хороший ресторан и пообедаем
по-королевски.
— Куда?
— Может, к Мишо?
— Прекрасно, и это совсем близко.
И мы пошли вверх по улице Святых Отцов, дошли до угла улицы
Жакоб, останавливаясь и разглядывая выставленные в витринах картины и мебель. У
входа в ресторан Мишо мы ознакомились с меню, вывешенным на двери. У Мишо не
было свободных мест, и нам пришлось подождать, пока кто-нибудь уйдет, и мы
следили за теми столиками, где уже допивали кофе. Мы еще больше проголодались
от ходьбы, а ресторан Мишо был для нас очень заманчивым и дорогим. Там обедал
Джойс с семьей: он и его жена сидели у стены, и Джойс через толстые стекла
очков изучал меню, держа его на уровне глаз; рядом с ним-Нора, она ела мало, но
с аппетитом, напротив-
Джорджио, худой, щеголеватый, с гладко прилизанным затылком,
и Лючия, почти еще девочка, с тяжелой копной курчавых волос; вся семья говорила
по-итальянски.
Пока мы стояли, я думал, можно ли назвать просто голодом то
ощущение, которое мы испытали там, на мосту. Я задал этот вопрос жене, и она
сказала:
— Не знаю, Тэти. Есть так много разновидностей голода.
Весной их еще больше. Но теперь это уже позади. Воспоминания-тоже голод. Я не
все понял из ее слов; глядя в окно ресторана на официанта с двумя tournedos[15]
на тарелке, я обнаружил, что меня мучает самый обычный голод. — Ты сказала, что
нам сегодня везет. Нам действительно повезло. Но ведь нам подсказали, на кого
ставить.
Она засмеялась.
