На мне был обыкновенный черный вязаный галстук и белая
спортивная рубашка. Тут я сдался, а он спросил, почему мне нравится это кафе, и
я рассказал ему, каким оно было в прежние времена, и он начал внушать себе, что
ему тут тоже нравится, и мы продолжали сидеть; я-потому что мне тут нравилось,
а он-потому что внушил себе это. Он задавал вопросы и рассказывал мне о
писателях и издателях, литературных агентах и критиках, и о Джордже Горации
Лоримере, и всякие сплетни, и, рассказывая о материальной стороне жизни
известного писателя, был циничен, остроумен, добродушен, обаятелен и мил, так
что даже привычка противиться новым привязанностям не помогла мне. Он с
некоторым пренебрежением, но без горечи говорил обо всем, что написал, и я
понял, что его новая книга, должно быть, очень хороша, раз он говорит без
горечи о недостатках предыдущих книг. Он хотел, чтобы я прочел его новую книгу
«Великий Гэтсби», и обещал дать ее мне, как только ему вернут последний и
единственный экземпляр, который он дал кому-то почитать. Слушая его, нельзя
было даже заподозрить, как хороша эта книга, — на это указывало лишь смущение,
отличающее всех несамовлюбленных писателей, создавших что-то очень хорошее, и
мне захотелось, чтобы ему поскорее вернули книгу и чтобы я мог поскорее ее
прочесть.
Максуэлл Перкинс, сказал он, пишет, что книга расходится
плохо, но что она получила очень хорошую прессу. Не помню, в тот ли день или
позднее он показал мне предельно хорошую рецензию Гилберта Селдеса. Она могла
бы быть лучше, только если бы сам Гилберт Селдес был лучше. Скотт был озадачен
и расстроен тем, что книга расходится плохо, но, как я говорил, в словах его не
было горечи-он лишь радовался и смущался, оттого что книга ему так удалась.
В тот день, когда мы сидели на открытой террасе «Лила» и
наблюдали, как сгущаются сумерки, как идут по тротуару люди, как меняется серое
вечернее освещение, два виски с содовой, которые мы выпили, не вызвали в Скотте
никакого изменения. Я настороженно ждал, но ничего не произошло, и Скотт не
задавал бесцеремонных вопросов, не ставил никого в неловкое положение, не
произносил речей и вел себя как нормальный, умный и обаятельный человек. Он
рассказал, что им с Зельдой, его женой, пришлось из-за плохой погоды оставить
свой маленький «рено» в Лионе, и спросил, не хочу ли я поехать с ним поездом в
Лион, чтобы забрать машину и вернуться на ней в Париж. Фицджкеральды сняли
меблированную квартиру на улице Тильзит, 14, недалеко от площади Звезды. Был
конец весны, и я подумал, что во Франции это самое красивое время года и
поездка может быть отличной; Скотт казался таким милым и разумным, и на моих
глазах он выпил две большие рюмки чистого виски, и ничего не случилось, и он
был так обаятелен и так разумно вел себя, что вечер в «Динго» стал казаться
неприятным сном. Поэтому я сказал, что с удовольствием поеду с ним в Лион.
Мы условились встретиться на следующий день и договорились
поехать в Лион экспрессом, который отправлялся утром. Этот поезд отходил в
удобное время и шел очень быстро. У него была только одна остановка-насколько я
помню, в Дижоне. Мы намеревались приехать в Лион, проверить и привести в
порядок машину, отлично поужинать, а рано утром отправиться обратно, в Париж.
Мысль об этой поездке приводила меня в восторг. Я буду
находиться в обществе старшего, известного писателя и из разговоров в машине,
несомненно, узнаю много полезного. Странно вспоминать, что я думал о Скотте как
о писателе старшего поколения, но в то время я еще не читал его роман «Великий
Гэтсби», и он казался мне гораздо старше. Я знал, что он пишет рассказы для
«Сатердей ивнинг пост», которые широко читались три года назад, но никогда не
считал его серьезным писателем. В «Клозери-де-Лила» он рассказал мне, как писал
рассказы, которые считал хорошими-и которые действительно были хорошими, — для
«Сатердей ивнинг пост», а потом перед отсылкой в редакцию переделывал их, точно
зная, с помощью каких приемов их можно превратить в ходкие журнальные
рассказики.
Меня это возмутило, и я сказал, что, по-моему, это
проституирование.
Он согласился, что это проституирование, но сказал, что
вынужден так поступать, чтобы писать настоящие книги. Я сказал, что, по-моему,
человек губит свой талант, если пишет хуже, чем он может писать. Скотт сказал,
что сначала он пишет настоящий рассказ, и то, как он потом его изменяет и
портит, не может ему повредить. Я не верил этому и хотел переубедить его, но,
чтобы подкрепить свою позицию, мне нужен был хоть один собственный роман, а я
еще не написал ни одного романа. С тех пор как я изменил свою манеру письма и
начал избавляться от приглаживания и попробовал создавать, вместо того чтобы
описывать, писать стало радостью. Но это было отчаянно трудно, и я не знал,
смогу ли написать такую большую вещь, как роман. Нередко на один абзац уходило
целое утро. Хэдли, моя жена, очень обрадовалась, узнав про нашу поездку, хотя и
не относилась серьезно к тем произведениям Скотта, которые прочитала. Ее
идеалом хорошего писателя был Генри Джеймс. Но она считала, что мне не мешает
отдохнуть от работы и поехать, хотя мы тут же пожалели, что не можем купить
автомобиль и поехать вдвоем. Тогда я и представить себе не мог, что это
когда-нибудь станет возможным. Я получил аванс в двести долларов от
издательства «Бони и Ливрайт» за первую книгу рассказов, которая должна была выйти
в Америке осенью, я продавал рассказы «Франкфуртер цейтунг», и берлинскому
журналу «Квершнитт», и парижским изданиям «Куортер» и «Трансатлантик ревью», и
мы жили очень экономно и позволяли себе только самые необходимые расходы, чтобы
скопить денег и в июле поехать на feria в Памплону, а потом в Мадрид и на feria
в Валенсию. В то утро, когда мы условились встретиться на Лионском вокзале, я
приехал туда заблаговременно и стал ждать Скотта у входа на перрон. Он должен
был принести билеты. Время отправления поезда подошло, а он все не появлялся, и
я купил перронный билет и пошел вдоль состава, надеясь его увидеть. Его не
было, а экспресс должен был вот-вот тронуться, и я вскочил в вагон и прошел по
всему поезду, рассчитывая, что он все-таки здесь. Состав был длинный, но Скотта
я не нашел. Я объяснил кондуктору, в чем дело, заплатил за билет второго
класса-третьего не оказалось-и спросил у кондуктора, какой отель в Лионе
считается лучшим. У меня не было другого выбора, и я телеграфировал Скотту из
Дижона, сообщив адрес лионского отеля, где буду его ждать. Я понимал, что он не
успеет получить телеграмму до отъезда, но рассчитывал, что его жена перешлет ее
ему. Я никогда прежде не слышал, чтобы взрослый человек опаздывал на поезд,
однако за эту поездку мне предстояло узнать много нового.
