Нам принесли нашу одежду до того, как Париж ответил, и мы
оделись и пошли вниз ужинать. Скотт нетвердо держался на ногах и воинственно
косился на окружающих. Сначала нам подали очень хороших улиток и графин флери,
но мы не успели съесть и половины, как Скотта вызвали к телефону. Его не было
около часа, и в конце концов я доел его улиток, макая кусочки хлеба в соус из
растопленного масла, чеснока и петрушки, и допил графин флери. Когда он
вернулся, я предложил заказать еще улиток, но он сказал, что не хочет. Ему
хотелось чего-нибудь простого. Он не хотел ни бифштекса, ни печенки, ни
грудинки, ни омлета. Он потребовал цыпленка. Днем мы съели вкусного холодного
цыпленка, но и здешние места славились своими курами, так что мы заказали
poularde de Bresse[40]
и бутылку монтаньи-местного белого вина, легкого и
приятного. Скотт ел мало и никак не мог допить бокал вина. Потом положил голову
на руки и перестал сознавать окружающее. Это не было притворством, рассчитанным
на эффект, и даже казалось, что он прилагает огромные усилия не расплескать и
не разбить чего-нибудь. Мы с коридорным отвели его наверх, в номер, и положили
на кровать, и я снял с него все, кроме белья, повесил его одежду, а потом
выдернул из-под него покрывало и укутал его. Я открыл окно, увидел, что дождь
кончился, и оставил окно открытым.
Я спустился вниз и доел ужин, думая о Скотте. Ему,
несомненно, нельзя было пить, а я плохо смотрел за ним. Алкоголь даже в самом
малом количестве действовал на него крайне возбуждающе, а потом отравлял его, и
я решил, что завтра пить мы не будем. Я скажу ему, что скоро мы будем в Париже
и мне нужно войти в форму, чтобы писать. Это была неправда. Мне было достаточно
не пить после обеда, перед тем как садиться писать, и во время работы. Я
поднялся наверх, распахнул все окна, разделся и моментально заснул. На
следующий день выдалась чудесная погода, и мы ехали в Париж через Кот-д`Ор,
дыша воздухом и глядя на обновленные холмы, поля и виноградники, и Скотт был
очень весел, отлично себя чувствовал и рассказывал мне обо всех книгах Майкла
Арлена подряд. Майкл Ар-лен, сказал он, человек, достойный внимания, и мы оба
можем многому у него научиться. Я сказал, что не могу читать его книг. Он
сказал, что мне и не нужно их читать. Он перескажет мне фабулы и опишет
действующих лиц. Это была устная диссертация о творчестве Майкла Арлена.
Мы расстались у его дома, я на такси вернулся на свою
лесопилку, и у меня была чудесная встреча с женой, и мы пошли в
«Клозери-де-Лила» немножко выпить. Мы были счастливы, как дети, которые долго
были врозь, а теперь опять вместе, и я рассказывал ей о поездке.
— И тебе было скучно, и ты не узнал ничего интересного,
Тэти? — спросила она.
— Я мог бы многое узнать о Майкле Арлене, если бы слушал. А
потом, я узнал такое, в чем еще не разобрался.
— Неужели Скотт так несчастен?
— Возможно.
— Бедный.
— Но одно все-таки я узнал.
— Что?
— Путешествуй только с теми, кого любишь.
— И это уже кое-что.
— Да. И мы едем в Испанию.
— Да. И до отъезда осталось меньше полутора месяцев.
— И уж в этом году мы никому не позволим нам все испортить,
правда?
— Правда. А из Памплоны мы поедем в Мадрид, а потом в
Валенсию.
— М-м-м-м, — промурлыкала она, как котенок.
— Бедный Скотт, — сказал я.
— Все бедные, — сказала Хэдли, — богаты легкомыслием, но без
гроша в кармане.
— Нам страшно везет.
— Надо вести себя хорошо, чтобы не упустить удачу. Мы
постучали по столику, чтобы не сглазить, и официант подошел узнать, что нам
нужно. Но того, что было нам нужно, ни официант, ни кто другой, ни
прикосновение к дереву или мрамору-столик был мраморный-дать нам не могли.
Однако в тот вечер мы этого не знали и были счастливы. Через день или два после
нашей поездки Скотт принес мне свою книгу. На ней была пестрая суперобложка, и,
я помню, мне стало как-то неловко, что она такая броская, безвкусная, скользкая.
Она была похожа на суперобложку плохого научно-фантастического романа. Скотт
просил меня не обращать на это внимания: она подсказана рекламным щитом на
шоссе в Лонг-Айленде, который играет важную роль в сюжете. Он сказал, что
раньше ему суперобложка нравилась, а теперь нет. Перед тем как читать, я снял
ее. Когда я дочитал эту книгу, я понял, что, как бы Скотт ни вел себя и что бы
он ни делал, я должен помнить, что это болезнь, и помогать ему, и стараться
быть ему хорошим другом. У него было много, очень много хороших друзей, больше,
чем у кого-либо из моих знакомых. Но я включил себя в их число, не думая,
пригожусь я ему или нет. Если он мог написать такую великолепную книгу, как
«Великий Гэтсби», я не сомневался, что он может написать и другую, которая будет
еще лучше. Тогда я еще не был знаком с Зельдой и потому не знал, как страшно
все складывалось против него. Но мы убедились в этом раньше, чем нам бы
хотелось.
Ястребы не делятся добычей
Скотт Фицджеральд пригласил нас пообедать с ним, его женой
Зельдой и маленькой дочкой в меблированной квартире, которую они снимали на
улице Тильзит, 14. Я почти забыл эту квартиру и помню только, что она была
темная и душная и в ней, казалось, не было ничего, что принадлежало бы им,
кроме первых книг Скотта в светло-голубых кожаных переплетах с золотым
тиснением. Кроме того, Скотт показал нам гроссбух, куда он аккуратно заносят
названия всех своих опубликованных произведений и суммы полученных за них
гонораров, а также суммы, полученные за право их экранизации, и проценты от
продажей его книг. Все было записано так тщательно, словно это был судовой
журнал, и Скотт показывал его нам с безличной гордостью хранителя музея. Скотт
нервничал, старался быть гостеприимным и показывал записи своих заработков так,
словно это было главное, на что стоит смотреть. Но смотреть было не на что.
Зельде было не по себе с похмелья. Накануне вечером они были
на Монмартре и поссорились из-за того, что Скотт не хотел напиваться. Он сказал
мне, что решил упорно работать и не пить, а Зельда вела себя так, будто он был
брюзгой и нарочно портил ей удовольствие. Она именно так и сказала, и, конечно,
последовали взаимные обвинения, и Зельда, как всегда, начала отрицать: «Я не
говорила этого. Я ничего подобного не говорила. Это неправда, Скотт». Потом
она, казалось, что-то вспоминала и принималась весело смеяться.
В тот день Зельда плохо выглядела. Ее прекрасные русые
волосы были на время погублены неудачным перманентом, который она сделала в
Лионе, когда дождь заставил их прервать путешествие на машине, глаза у нее были
усталые, лицо осунулось.
