– Ишь какой ты вымахал, – сказал Томас Хадсон. Он
не спеша вдвинул нож в ножны, ложку опустил в карман. Потом пересыпал песок с
четырьмя пулями в левую руку. Правую старательно вытер о штанину. Потом взялся
за свой потемневший от пота, хорошо смазанный «магнум-357». – Еще не
поздно, есть шанс спастись, – сказал он крабу. – Никто тебя не
осуждает. Ты услаждаешь себя как можешь и выполняешь свой долг.
Краб не шелохнулся, все так же высоко держа клешни. Он был
очень большой, с добрый фут в ширину, и Томас Хадсон выстрелил ему между глаз,
и от краба ничего не осталось.
– Эти «магнумы» теперь трудно получить, потому что ими
вооружили увиливающих от призыва агентов ФБР, которые охотятся за такими же
увиливающими от призыва молодчиками, – сказал Томас Хадсон. – Но надо
же человеку пальнуть кое-когда, иначе и стрелять разучишься.
Бедняга краб, подумал он. Ведь он же занимался своим делом.
Только вот остановился он зря – полз бы себе и полз.
Он вышел на берег и увидел свое судно, и ровную линию
прибоя, и Вилли, который бросил якорь и теперь нырял за креветками. Томас
Хадсон как следует почистил нож, отскреб и вымыл ложку, а потом вымыл все
четыре пули. Он держал эти пули на ладони и разглядывал их, как старатель,
который промывает песок, отыскивая в лотке золотые крупинки, и вдруг видит там
четыре самородка. Головки у всех четырех пуль были черные. Теперь, когда мяса
на них не осталось, был ясно виден короткий виток нарезки. Это были девятимиллиметровые
пули образца, принятого для шмейссеровского автомата.
Он радовался, глядя на них.
Ведь подобрали за собой все гильзы, подумал он. А вот это
оставили, будто визитные карточки. Теперь мне надо все как следует обдумать. Мы
знаем две вещи. Здесь они в живых никого не оставили и лодки отсюда увели. Вот
с этого и начинай, друг мой. У тебя, говорят, хорошо работает голова. Подумай
как следует.
Но думать он не стал. Вместо этого он лег на спину, подтянул
револьвер и положил его между ног, а сам стал смотреть на скульптуру, которую
ветер и песок сработали из топляка. Топляк был серый, испещренный песком и
стоял, зарывшись нижним концом в мелкий белый песок. Точно на художественной
выставке. Отличный экспонат для Salon d`Automne
[110].
Он слышал рев волн, разбивавшихся о риф, и думал: хорошо бы
написать это. Он лежал и смотрел в небо, где ничего не было, кроме восточного
ветра, а четыре пули покоились у него в застегнутом кармашке для мелочи. Он
знал, что в них весь оставшийся смысл его жизни, но сейчас не хотел думать об
этом, не хотел давать ход практическим рассуждениям, которых от него ждали.
Буду любоваться вот этим куском серого дерева, подумал он. Теперь мы знаем, что
противник – вот он и что ему не миновать встречи с нами. А нам не миновать
встречи с ним. Но до возвращения Ары и Генри думать об этом нет никакой
необходимости. Ара обязательно что-нибудь найдет. Что-нибудь должно
обнаружиться, а он малый не промах. Песчаный берег может много наврать, но
правда обязательно где-нибудь проступит. Он нащупал пули в кармашке шортов, а
потом подтянулся на локтях туда, где песок был суше и даже белее, если только
такая белизна поддавалась сравнению, и лег, прислонившись головой к серому
топляку, с револьвером между ног.
– И давно ты стал моей девушкой? – сказал он
револьверу. – Не отвечай, – сказал он револьверу, – лежи там
тихо, смирно, а придет время, ты у меня убьешь кого-нибудь получше этого
сухопутного краба.
Глава 2
Он лежал, глядя на линию прибоя, и к тому времени, когда Ара
и Генри появились на берегу, у него уже почти все было обдумано. Он увидел их,
отвел взгляд в сторону и снова стал смотреть на море. Он пытался не думать об
этом, пытался ослабить напряжение и не мог. Пока они не подойдут, он будет
лежать спокойно, ни о чем таком не думая – только о волнах, разбивающихся о
риф. Но времени на это ему не хватило. Они подошли слишком быстро.
– Нашли что-нибудь? – спросил он Ару, который сел
под серым топляком. Генри сел рядом с ним.
– Одного нашел. Молодой человек. Убит.
– Факт, немец, – сказал Генри. – В одних шортах,
длинноволосый. Блондин, волосы выгоревшие, пегие. Лежит, уткнувшись лицом в
песок.
– Его застрелили?
– Да. Выстрелом в поясницу и в затылок, – сказал
Ара. – Rematado
[111]. Вот пули. Я их отмыл.
– А у меня. – сказал Томас Хадсон, – четыре
таких.
– Девятимиллиметровые, от «люгера»? – спросил
Генри. – Того же калибра, что и наши.
– Эти, с темными головками от автомата, – сказал
Томас Хадсон. – Благодарю вас, доктор, что вы извлекли их.
– Рад стараться, – сказал Ара. – Та, что в
шею, прошла навылет, я ее в песке нашел. Вторую Генри вырезал.
– Вырезал, и ничего, – сказал Генри. – На
солнце, на ветру он вроде подсох. Нож будто в пирог вошел. Этот совсем другой,
но то что-то. Почему его убили, Том?
– Не знаю.
– А как ты думаешь? – спросил Ара. – Зачем они
сюда зашли – ремонтироваться?
– Нет. Они свою подлодку бросили.
– Да, правильно, – сказал Ара. – И увели
лодки отсюда.
– Но почему же они убили этого матроса? – спросил
Генри. – А, может, непонятливый, так ты уж извини, Том. Но ты же знаешь,
как мне хочется помочь всем, чем могу, и я так рад, что мы наконец-то вошли с
ними в соприкосновение.
– Какое там соприкосновение, – сказал Томас
Хадсон. – Один только запашок.
– Но, Том, кто же убил матроса и почему его убили?
– Семейные неурядицы, – сказал Томас Хадсон. –
Ты видел когда-нибудь, чтобы человека из добрых чувств убивали выстрелом в
позвоночник? А вот в затылок ему выстрелили, чтобы прикончить – это уже из
добрых чувств.
– Может, их было двое? – сказал Ара.
– Гильзы ты нашел?
– Нет, – сказал Ара. – Я искал их там, где им
бы следовало упасть. Даже если стреляли из пулемета, их бы не выбросило дальше
того места, где я искал.
– Тут, наверно, действовал тот же дотошный стервец,
который и там подобрал гильзы.
– Куда они могли уйти отсюда? – спросил
Ара. – Куда они направились на лодках?
– К югу, конечно, – сказал Томас. – Ты что,
не знаешь, что на север им нельзя?
