А если так, то из Гаваны они смогут добраться домой на любом
испанском судне. Правда, в Кингстоне суда проходят проверку. Но риск тут
наименьший, многим удавалось проскочить это препятствие. А наш Питерс, собака!
Надо же, рация у него отказала. ПСО, подумал он: Пункт Связи Отказал. Нам дали
большой передатчик, а он с этим красавцем не справился. Как он его запорол,
понятия по имею. Но вчера в наш час ему не удалось связаться с Гуантанамо, а
если и сегодня ночью ничего не выйдет, тогда мы сядем в калошу. А, к
черту! – подумал он. Калоша еще ничего, есть места и похуже. Спи, сказал
он себе. Это самое толковое, что ты можешь сделать сейчас.
Он поерзал плечами, укладываясь на песке, и заснул под рев
волн, разбивавшихся о риф.
Глава 3
Томас Хадсон спал, и ему снилось, что сын его Том не убит, и
что два других мальчика живы и здоровы, и что война окончилась. Ему снилось,
что мать Тома спит вместе с ним, навалившись на него во сне, как это часто
бывало. Он всем телом ощущал ее тело, ногами ее ноги и грудью ее грудь и губами
ее сонно ищущие губы. Шелковистая масса ее волос накрыла ему глаза и щеки, и он
отвел свои губы от ее губ, и захватил прядь волос в рот, и не выпускал. Потом,
не просыпаясь, он нащупал револьвер на поясе и сдвинул его в сторону, чтобы не
мешал. Потом затих под тяжестью ее тела, медленно и ритмично покачиваясь вместе
с ней, чувствуя на лице шелковистую завесу ее волос.
Было это, когда Генри накрыл его с головой легким одеялом, и
Томас Хадсон пробормотал во сне:
«Спасибо тебе, что ты такая ласковая и теплая и что так
тесно прижимаешься ко мне. Спасибо, что ты так скоро вернулась и что ты не
слишком худа».
– Эх, бедняга, – сказал Генри, заботливо оправляя
одеяло. Потом он подхватил две пятигалонные оплетенные бутыли, взвалил их на
плечи и ушел.
«А я думала, тебе хочется, чтобы я похудела, Том, –
сказала женщина во сне. – Ты говорил, что когда я худею, то становлюсь
похожа на молодого козленка, а лучше молодого козленка ничего и вообразить
нельзя».
«Ах ты, – сказал он. – Ну, кто кого будет любить,
ты меня или я тебя?»
«Оба вместе, – сказала она. – Если ты согласен,
конечно».
«Люби ты меня, – сказал он. – Я очень устал».
«Ты просто лентяй, – сказала она. – Дай-ка я сниму
с тебя револьвер и положу рядом. А то он все время мешает».
«Положи его на пол, – сказал он. – И пусть все
будет так, как должно быть».
Когда все уже было так, как должно быть, она сказала:
«Ты хочешь, чтобы я была тобой или ты мной?»
«Тебе право выбора».
«Я буду тобой».
«Я тобой быть не сумею. Но попробовать можно».
«Попробуй – смеха ради. Главное, не старайся беречь себя.
Старайся все отдать и все взять тоже».
«Ладно».
«Ну как, получается?»
«Да, – сказал он. – И это чудесно».
«Вот теперь понимаешь, что мы чувствуем?»
«Да, – сказал он. – Да, понимаю. Отдавать не так
трудно».
«Только отдавать нужно все-все. А ты рад, что я вернула тебе
мальчиков и что по ночам я прихожу к тебе прежней чертовкой?»
«Да. Я рад и счастлив, а теперь откинь волосы с моего лица,
и дай мне твои губы, и обними меня так крепко, чтобы нельзя было дышать».
«Сейчас. А ты – меня, хорошо?»
Проснувшись, он нащупал рукой одеяло и не сразу понял, что
все это только привиделось ему во сне. Он повернулся на бок, и боль от
вдавившейся в бедро кобуры возвратила его к действительности, но внутри теперь
было еще более пусто – приснившийся сон оставил новую пустоту. Постепенно он
разглядел, что еще светло, разглядел шлюпку, которая везла на судно пресную
воду; разглядел белую пену мерно ударяющих в риф бурунов. Он лег на другой бок,
подоткнул под себя одеяло и, положив голову на руки, заснул опять. Он спал без
просыпу, пока его на разбудили к началу вахты, и больше уже не видел никаких
снов.
Глава 4
Он простоял за штурвалом всю ночь, и вместе с ним до
полуночи нес вахту Ара, а потом Генри. Волны били им в борт, и править при
такой качке было нелегко – похоже на спуск верхом с крутой горы, думал он.
Едешь все время вниз и вниз, а иной раз вильнешь поперек склона. Только море – это
не одна, а много гор, оно как пересеченная местность.
– Говори со мной, – сказал он Аре.
– О чем говорить, Том?
– О чем угодно.
– Питерс опять не смог поймать Гуантанамо. Он эту штуку
совсем доконал. Новую, большую.
– Знаю, – сказал Томас Хадсон, стараясь спускаться
с горы как можно тише, чтобы судно не так качало. – Он там пережег что-то
и не может починить.
– Но он слушает, – сказал Ара. – И Вилли с
ним – следит, чтобы он не заснул.
– А кто следит, чтобы не заснул Вилли?
– Вилли-то не заснет, – сказал Ара. – Он
такой же бессонный, как и ты.
– А ты сам?
– Я всю ночь могу не ложиться, если надо. Хочешь,
передай мне штурвал.
– Нет. Мне тогда нечего будет делать.
– Очень тебе скверно, Том, а?
– Не знаю. Как скверно может быть человеку?
– Ведь все равно не поможет, – сказал Ара. –
Принести тебе бурдюк с вином?
– Нет. Принеси лучше бутылку холодного чая да проверь,
как там Питерс и Вилли. Все вообще проверь.
Ара ушел, и Томас Хадсон остался один с ночью и морем, и
по-прежнему это было как езда по сильно пересеченной местности на лошади,
прибавлявшей ходу, когда дорога шла под уклон.
На мостик поднялся Генри с бутылкой холодного чая в руках.
– Как идем? – спросил он.
– Идем – лучше не надо.
– Питерс по старой рации установил связь с полицией
Майами. Со всеми патрульными машинами. Вилли рвется поговорить с ними сам. Но я
сказал, что нельзя.
– Правильно сделал.
– Питерс говорит, по УКВ что-то вроде бурчали
по-немецки, но это, наверно, далеко отсюда – там, где у них база.
– Тогда бы он ничего не услышал.
– Забавная сегодня ночка, Том.
– Не такая уж забавная, как тебе кажется.
– Ну, не знаю. Скажи мне курс, и я стану к штурвалу, а
ты ступай вниз.
