– Да попалась мне тут похлебка из моллюсков, –
сказал Вилли. – Она еще теплая. Сейчас дам ему.
– Почему тогда не суп из бычьего хвоста или индийский с
пряностями? – сказал Томас Хадсон. – Это его еще вернее прикончит. А
где куриный бульон?
– Есть и куриный бульон, да я не хотел ему давать. Это
же для Генри.
– И правильно, – сказал Генри. – Чего ради
нам с ним цацкаться?
– А мы вовсе и не цацкаемся. Когда я велел насчет супа,
я подумал, что тарелка горячего бульона и глоток-другой коньяку помогут ему
заговорить. Но он говорить не будет. Налей-ка мне джину, Ара.
– Они сделали для него укрытие, Том, и у него была
хорошая постель из веток, и вдоволь воды, и еда в глиняном горшке. Старались
сделать, чтобы ему было удобно, и канавки прорыли в песке для стока. От берега
к укрытию протоптаны были дорожки, и ходило по ним человек восемь или десять.
Не больше десяти. Мы с Вилли очень осторожно его несли. Обе его раны
гангренозные, и по правому бедру гангрена уже высоко поднялась. Может, зря мы
его сюда притащили, лучше было вам и Питерсу поехать туда и допросить его на
месте? Если так, то это я виноват.
– У него было оружие?
– Нет. Ни оружия, ни личного опознавательного знака.
– Дай мне мой джин, – сказал Томас Хадсон. –
Как по-твоему, когда были срезаны ветки для укрытия?
– По-моему, не позже, чем вчера утром. Но я, конечно,
не уверен в этом.
– Вообще-то он хоть что-нибудь говорил?
– Нет. Как увидел нас с автоматами, так и сделался
точно деревянный. Вот только испугался Вилли. Должно быть, когда увидел его
глаз. А когда мы его подняли, он улыбнулся.
– Чтобы показать, что он еще может улыбаться, –
вставил Вилли.
– И сразу сомлел, – сказал Ара. – Долго еще
ему умирать, как ты считаешь, Том?
– Не знаю.
– Ну, пойдем-ка наверх и выпивку с собой
возьмем, – сказал Генри. – Я не доверяю Питерсу.
– Сперва съедим эту похлебку, – сказал
Вилли. – Я голоден. А ему можно согреть банку с куриным бульоном, если
Генри согласен.
– Если он от этого заговорит, тогда пожалуйста, –
сказал Генри.
– Ну, навряд ли, – сказал Вилли. – Но, видно,
и в самом деле свинство – совать ему эту похлебку, когда он так плох. Отнеси
ему коньяку, Генри. Может, он его любит, как мы с тобой.
– Не тревожьте его, – сказал Томас Хадсон. –
Он хороший фриц.
– Ну как же, – сказал Вилли. – Все фрицы
хорошие, когда лапки кверху поднимают.
– Он не поднимал лапок, – сказал Томас
Хадсон. – Он просто умирает.
– И с большим достоинством, – сказал Ара.
– Ты что, тоже записался в обожатели фрицев? –
спросил его Вилли. – Значит, вас теперь двое – ты да Питерс.
– Прекрати, Вилли, – сказал Томас Хадсон.
– А тебе-то что? – сказал ему Вилли, – Ты же
всего-навсего выдохшийся вожак горсточки пылких обожателей фрицев.
– Пойдем на бак, Вилли, – сказал Томас
Хадсон. – Ара, когда суп согреется, отнеси его на корму. А вы, все, кто
хочет, можете идти смотреть, как этот фриц умирает. Только не лезьте к нему.
Антонио хотел было пойти за Вилли и Томасом Хадсоном, но
Томас Хадсон отрицательно покачал головой, и Антонио вернулся в камбуз.
Уже почти стемнело. Томас Хадсон только-только различал лицо
Вилли. При таком освещении оно показалось ему более приятным, может быть и
потому, что он стоял со стороны его зрячего глаза. Томас Хадсон посмотрел на
Вилли, на обе якорные цепи, на еще маячившее в сумраке дерево на берегу.
Ненадежный здесь грунт – песок, подумал он и сказал:
– Ну, Вилли, выкладывай, что там тебе еще не дает
покоя?
– Ты, – сказал Вилли. – Изматываешь себя до
полусмерти, потому что у тебя сын погиб. У всех дети умирают, не знаешь, что
ли?
– Знаю. Еще что?
– Этот хреновый Питерс и этот хреновый фриц развели
смрад на всю корму, и вообще, что это за судно такое, на котором первым
помощником – кок?
– Как он стряпает?
– Стряпает он что надо и насчет вождения мелких судов
знает побольше, чем мы все, вместе взятые, включая и тебя.
– Да, гораздо больше.
– А, к матери все это, Том. Ты не думай, что я злюсь на
тебя. Мне не на что злиться. Просто я привык к другим порядкам. Но мне нравится
это судно, и люди все мне здесь нравятся, кроме этого дерьмового Питерса.
Только ты перестань себя изматывать.
– А я не изматываю, – сказал Томас Хадсон. –
Я ни о чем не думаю, кроме работы.
– Ох, до чего же возвышенно, прямо набить тебя опилками
да на кресте распять, – сказал Вилли. – Ты бы лучше о шлюхах думал.
– Что ж, мы в общем к ним и держим путь.
– Вот это другой разговор.
– Вилли, а ты сейчас как – ничего?
– Конечно. А что? Просто этот фриц меня разбередил. Они
ведь так аккуратно его устроили, как мы никого бы устроить не сумели. Или,
может, сумели бы, будь у нас время. А они вот нашли время. Ну, положим, они не
знали, что мы так близко. Но как им не знать, что кто-то за ними гонится?
Теперь уж все за ними гонятся. А они так заботливо его устроили, как только
можно устроить человека в таком состоянии.
– Верно, – сказал Томас Хадсон. – И тех на
острове они тоже очень заботливо устроили.
– Да, – сказал Вилли. – Вот в том-то и беда.
Тут вошел Питерс. Он всегда держался как солдат морской
пехоты, даже когда был не в лучшем виде, и очень гордился той подлинной
дисциплиной без внешних формальностей, которая была правилом на судне. Он
больше чем кто-либо умел этим пользоваться. Но сейчас, войдя, он стал по стойке
«смирно» и отдал честь, из чего стало видно, что он пьян, и сказал:
– Том, то есть, простите, сэр. Он умер.
– Кто умер?
– Пленный, сэр.
– Хорошо, – сказал Томас Хадсон. – Включи
свой генератор и постарайся связаться с Гуантанамо.
У них, наверно, что-нибудь для нас есть, подумал он.
– Пленный говорил? – спросил он Питерса.
– Нет, сэр.
