– Не валяй дурака и говори по-людски.
– Масса Хадсон все равно теряй день, потому ливневые
осадки, сопровождаемые шквальными ветрами. Лучше слушай Вилли, знаменитый
следопыт пампасов. Вилли говори свой язык.
– Прекрати.
– Слушай, Том, кто дважды находил фрицев?
– А что случилось со шхуной?
– Шхуна больше нету. Много гнилой доска. Из корма одна
доска вон упал.
– Шли в темноте, наверно, наткнулись на что-нибудь.
– Должно быть, так. Ну ладно, больше не буду. Они ушли
на запад, к солнцу. Восемь человек и проводник. А может, и девять, если капитан
не мог экскрементировать по причине своей высокой ответственности, что
случается и с нашим капитаном, когда у него неполадки, а тут еще дождь
собрался. Шхуна, что они бросили, провоняла насквозь и вся загажена свиньями, и
курами, и тем фрицем, которого мы похоронили. У них еще один раненый, но,
кажется, не тяжело, судя по бинтам.
– Гной?
– Да. Но чистый гной. Хочешь все это сам посмотреть или
поверишь мне на слово?
– Я верю каждому твоему слову, но посмотреть все-таки
хочу.
Он все увидел: следы, костер, возле которого они спали и на
котором стряпали, брошенные бинты, заросль, которую они использовали как
отхожее место, канавку, которую шхуна прорезала в песке, когда они загнали ее
на берег. Теперь уже шел сильный дождь и налетали первые порывы шквала.
– Наденьте плащи и спрячьте nines под ними, –
сказал Ара. – Мне же вечером придется их укладывать.
– Я тебе помогу, – сказал Вилли. – Мы дышим
фрицам в затылок, Том.
– Но впереди у них обширная территория, и с ними
человек, знающий местность.
– Вот у тебя всегда так, – сказал Вилли. –
Что он может знать, чего мы не знаем?
– Очень многое.
– Ну и хрен с ним. Вот доберемся, и я вымоюсь с мылом
на корме. Ух, до чего стосковалась кожа по хорошей пресной воде и мылу!
Дождь теперь так лил, что, когда они вышли из-за мыса,
трудно было даже найти судно. Шквал передвинулся к океану и был так свиреп, а
дождь так силен, что пытаться разглядеть судно было все равно что смотреть на
какой-нибудь предмет сквозь струи водопада. Все бочки в одну минуту переполнит,
подумал Томас Хадсон. Из кранов в камбузе вода уже, наверно, в море хлещет.
– Том, сколько дней назад был последний дождь? –
спросил Вилли.
– Надо посмотреть в корабельном журнале. Что-то вроде
пятидесяти.
– Похоже, это уже муссон начинается, – сказал
Вилли, – Дай мне тыкву, я буду вычерпывать.
– Не замочи своего nino.
– Приклад у меня между колен, а ствол на левом плече
под плащом, – сказал Вилли. – Такого комфорта он в жизни своей не
видал. Дай мне тыкву.
На корме все купались голышом. Мылились, стоя то на одной
ноге, то на другой, нагибаясь, чтобы не сразу смыло, а потом, растершись,
откидывались назад, прямо под хлещущий дождь. Смуглые тела казались белыми в
этом странном освещении. Томасу Хадсону вспомнились купальщики Сезанна, но
потом он решил, что интересней бы это получилось у Эйкинса. А потом подумал,
что следовало бы ему самому это написать: катер на фоне сокрушительной белизны
прибоя, прорвавшей серую пелену дождя, и чернота налетевшего шквала, и мгновенный
проблеск солнца, сделавший серебряными дождевые струи и осиявший купальщиков на
корме.
Он подвел шлюпку к борту, и Ара забросил конец, и вот они
уже были дома.
Глава 11
Вечером, во время дождя, он проверил все места, где после
долгих засушливых дней обнаружилась течь, и присмотрел за тем, чтобы всюду были
подставлены ведра, а самые щелки, пропускавшие воду, были обведены толстой
карандашной чертой; и, когда все это было сделано и дождь перестал, он
посовещался со своим помощником и с Арой, и они распределили все вахты,
установили обязанности каждого из команды и договорились о разных других делах.
После ужина те, кто был свободен от вахты, сели играть в покер, а Томас Хадсон
поднялся на мостик. Он взял с собой свой опрыскиватель, надувной матрац и
легкое одеяло.
Он решил полежать и отдохнуть, не думая ни о чем. Иногда это
ему удавалось. Иногда он просто думал о звездах, не философствуя, или об океане
– вне связанных с ним задач, или о восходе солнца – без тревоги за наступающий
день.
Он чувствовал себя с головы до ног очень чистым после того,
как с мылом вымылся на корме под дождем. Вот буду просто лежать и радоваться
ощущению чистоты, думал он. Он знал, что не стоит теперь думать о женщине,
бывшей матерью его сына, и о том, как они любили друг друга, о тех местах, где
они бывали вдвоем, и о днях, когда произошел их разрыв. И о Томе тоже думать не
нужно. Это он запретил себе, как только узнал.
О двух других тоже ни к чему было думать. Их он тоже потерял,
и теперь думать о них ни к чему. Все это он обменял на новую лошадь и должен
твердо сидеть в седле. Вот и лежи тут и радуйся, что ты такой чистый после
дождя и мыла, и постарайся вовсе не думать ни о чем. Одно время это у тебя
неплохо получалось. Может быть, тебе удастся заснуть и увидеть во сне
что-нибудь смешное или просто приятное. Лежи спокойно и смотри в ночь и не
думай. Ара или Генри разбудят тебя, если Питерсу вдруг удастся что-нибудь
поймать.
Скоро он и в самом деле заснул. Он опять был мальчишкой-подростком
и верхом взбирался на крутой склон ущелья. Потом ущелье раздвинулось и
показалась песчаная отмель у прозрачной реки, такой прозрачной и чистой, что
можно было разглядеть каждый камешек на дне, и видно было, как одурелая форель
чуть не выпрыгивает из воды в погоне за плывущими по течению мошками. Он сидел
на лошади и наблюдал за форелью, когда Ара разбудил его.
В радиограмме было сказано: ПРОДОЛЖАЙТЕ УСИЛЕННЫЙ ПОИСК
ЗАПАДНОМ НАПРАВЛЕНИИ – и кодовая подпись.
– Спасибо, – сказал Томас Хадсон. – Если
будет еще что-нибудь сообщи.
– Конечно. Ты спи пока дальше, Том.
– Я видел замечательный сон.
– Не рассказывай мне его. Тогда он, может, и сбудется.
Он снова заснул: и, уже засыпая, улыбнулся при мысли, что, в
сущности, выполняет приказ: продолжает поиск в западном направлении. И зашел я
на запад довольно далеко, подумал он. Дальше, чем там могли предполагать.
Он спал, и ему снилось, что хижина сгорела и что кто-то
подстрелил его олененка, успевшего вырасти в оленя. Кто-то подстрелил и его
собаку: он нашел ее под деревом мертвую и проснулся весь в поту.
