– А я виноват, что ли, если она была похожа. Я бы и
сейчас так сказал.
– Она мне существование отравила, – сказал
Вилли. – С того дня я так и хожу сам не свой. За пятачок зарекся бы еще
когда-нибудь выходить в море.
– Вот тебе двадцать центов и можешь сойти на берег в
Паредон-Гранде, – сказал Генри. – Там тебе еще сдачи дадут.
– А я не хочу сдачи. Я лучше возьму пересадочный билет.
– Да ну? – сказал Генри. После двух последних
посещений Гаваны между ними кошка пробежала.
– Слушай, ты, богач, – сказал Вилли. – Мы тут
никаких подлодок не ищем, а то ты бы и на мостик не взошел, не хватив прежде
для храбрости. Мы просто собираемся перебить десяток фрицев, улепетывающих на
дрянной посудине. А это даже тебе по плечу.
– Ты все-таки двадцать центов возьми, – сказал
Генри. – Пригодятся когда-нибудь…
– Засунь их себе в…
– А ну хватит, ребята, – сказал Томас
Хадсон. – Хватит, говорю. – Он пристально посмотрел на обоих.
– Извини, Том, – сказал Генри.
– Извиниться и я могу, – сказал Вилли, – Хоть
и не за что.
– Том, смотри, – сказал Ара. – Что это там
почти у самого берега?
– Скала, которую обнажил отлив, – сказал Томас
Хадсон. – На карте она показана чуть восточнее.
– Нет, я не об этом. Дальше смотри, примерно на полмили
дальше.
– А это человек. Ловит крабов или проверяет вентери.
– Может, стоило бы потолковать с ним?
– Он с маяка, а на маяке уж Антонио со всеми потолкует.
– Ры-ыба! Ры-ыба! – закричал помощник, и Генри
спросил:
– Можно, я займусь ею, Том?
– Давай. А Хиля пошли сюда.
Генри сошел вниз, и немного спустя большая рыбина выпрыгнула
из воды – это была барракуда. Еще немного спустя Томас Хадсон услышал, как
крякнул Антонио, вонзая ей под жабры багор, а потом раздались глухие удары
дубины по голове. Он ждал громкого всплеска, когда мертвая рыба будет снова
брошена в воду, и смотрел назад, чтобы увидеть, насколько она велика. Но
всплеска не было, и тогда он вспомнил, что в этом районе кубинского побережья
барракуду употребляют в пищу, и Антонио, должно быть, решил подарить ее
служащим маяка. Вдруг снова раздался двукратный крик: «Ры-ыба!» – но на этот
раз над поверхностью воды ничего не показалось, только зажужжала
разматывающаяся леска. Он выровнял курс и застопорил оба мотора. Потом, видя,
что леска продолжает разматываться, выключил один мотор совсем и медленно
развернулся по направлению к рыбе.
– Агуха! – закричал помощник. – И
здоровенная.
Генри уже выводил рыбу, и вся она видна была за кормой,
причудливо вытянутая в длину, с полосами на спине, четко темневшими в синеве
прозрачных верхних слоев воды. Казалось, ее уже можно достать багром, но тут
она вдруг дернула головой и, круто рванувшись вглубь, мгновенно исчезла из
виду.
– Всегда они пытаются спастись таким рывком, –
сказал Ара. – А быстрая как пуля.
Но Генри очень скоро снова подвел рыбу к корме, и они
увидели сверху, как забагрили и втащили на борт тугую, подрагивавшую тушу.
Полосы у нее на спине ярко синели, челюсти, острые, как ножи, раскрывались и
закрывались с ненужной теперь судорожной четкостью. Антонио уложил ее вдоль
кормы, и она забила хвостом по дощатому настилу.
– Quo peto mas hermoso!
[117] – сказал Ара.
– Да, хороша агуха, – согласился Томас
Хадсон. – По если так будет продолжаться, мы отсюда до полудня не уйдем.
Пусть удочки остаются, а поводки нужно снять, – сказал он помощнику. Он
снова развернулся и, наверстывая потерянное время, но при этом стараясь, чтобы
все выглядело так, будто они по-прежнему заняты рыбной ловлей, взял курс на
каменистую оконечность мыса, где стоял маяк.
Пришел Генри и сказал:
– Хороша рыбина, а? Ее бы не на такую снасть брать.
Странной формы голова у этих агух.
– Сколько она потянет? – спросил Вилли.
– Антонио говорит, не меньше шестидесяти. Вилли, ты уж
извини, что я тебя не успел позвать. Это бы твоя должна быть рыба.
– Да чего там, – сказал Вилли. – Я с ней и не
справился бы так быстро, как ты, и вообще пора нам заниматься своим делом. Было
бы время, мы бы тут до дьявола рыбы наловили.
– А мы сюда приедем как-нибудь после войны.
– Черта с два, – сказал Вилли. – После войны
я уеду в Голливуд, наймусь там в консультанты по части того, как валять дурака
на море.
– Это ты сумеешь.
– Еще бы не суметь. Уже больше года практикуюсь,
подготовка у меня будет хоть куда.
– Ты что это сегодня с утра в мерихлюндии,
Вилли? – спросил Томас Хадсон.
– А черт его знает. Встал с левой ноги.
– Вот что, сходи-ка в камбуз и, если мой чай уже остыл,
принеси его, пожалуйста, сюда. Антонио занят разделкой рыбы, так ты уж мне и
сандвич приготовь. Ладно?
– Ладно. С чем сандвич?
– С арахисовым маслом и с луком, если луку у нас еще
много.
– Есть приготовить сандвич с арахисовым маслом и с
луком, сзр.
– И постарайся избавиться от своей мерихлюндии.
– Есть, сэр. Уже избавился, сэр.
Когда он ушел, Томас Хадсон сказал:
– Ты с ним полегче, Генри. Мне этот сукин сын очень
нужен, он свое дело здорово знает. Просто на него мерихлюндия напала.
– Я и то стараюсь, Том. Но уж очень с ним трудно.
– Больше нужно стараться. Зачем ты его подначивал
насчет двадцати центов?
Томас Хадсон не отрывал глаз от ровной поверхности воды, от
коварно безобидного на вид рифа, выступавшего из воды слева по борту. Он любил
проходить в опасной близости к рифу, когда солнце было у него за спиной. Это
как бы шло в возмещение за все те случаи, когда приходилось править против
солнца, и за многое другое тоже.
– Извини, Том, – сказал Генри. – Буду теперь
следить за всем, что говорю или думаю.
Вилли принес чай в бутылке из-под рома, которая была
обернута бумажным полотенцем, в двух местах перехваченным резинкой, чтобы
держалось.
