– Холодный как лед, шкипер, – сказал он. – Я
его еще изолировал для верности.
Он протянул Томасу Хадсону сандвич, завернутый в обрывок
бумажного полотенца, и сказал:
– Сандвич-шедевр, фирменное название «Гора Эверест».
Только для высшего начальства.
В недвижном воздухе до Томаса Хадсона явственно донесся
запах спиртного.
– Тебе не кажется, Вилли, что ты сегодня рановато
начал?
– Нет, сэр.
Томас Хадсон посмотрел на него испытующе.
– Как ты сказал, Вилли?
– Нет, сэр. Вы не расслышали, сэр?
– Ну вот что, – сказал Томас Хадсон. – Мне
тебя пришлось переспросить. А ты меня слушай так, чтобы не переспрашивать.
Немедленно ступай вниз. Уберешь камбуз как следует, тогда иди на бак, чтоб быть
у меня на глазах, и приготовься бросать якорь.
– Есть, сэр. Я себя что-то плохо чувствую, сэр.
– А мне на… как ты себя чувствуешь, морской законник.
Если ты себя сейчас чувствуешь плохо, так скоро почувствуешь много хуже.
– Есть, сэр, – сказал Вилли. – Я себя плохо
чувствую, сэр. Мне бы надо показаться судовому врачу.
– Он должен быть в носовом кубрике. Пойдешь мимо,
стукни в дверь, посмотри, там он или нет.
– Я и сам так думал, сэр.
– Что ты такое думал?
– Ничего, сэр.
– Пьян вдребезину, – сказал Генри.
– Нет, он не пьян, – сказал Томас Хадсон. –
Выпить он выпил. Только, в голове у него мутится не от этого.
– Он уже давно какой-то чудной, – сказал
Ара. – Но он всегда был чудной. Никто из нас не перенес того, что перенес
он. Я, например, вовсе ничего не перенес.
– Том перенес предостаточно, – сказал
Генри. – А пьет холодный чай.
– Ладно, не будем раскисать и разнюниваться, –
сказал Томас Хадсон. – Ничего я не перенес, а холодный чай – мой любимый
напиток.
– Что-то раньше ты его так не любил.
– Век живи, век учись, Генри.
Они уже были почти на траверзе маяка, впереди показалась
скала, которую нужно было обойти, и ему хотелось прекратить этот пустой
разговор.
– Ступай и ты на бак, Ара, посмотри, как он там. И не
оставляй его одного. Генри, ты смотай и убери удочки. А Джордж пусть поможет
Антонио со шлюпкой. Можешь даже сойти с ним на берег, Джордж, если он пожелает.
Оставшись один на мостике, он провел судно почти у самой
скалы, откуда потянуло запахом гуано, и, обогнув мыс, выбрал место для якорной
стоянки. Глубина там была не больше двух морских саженей, дно было чистое,
ровное, и сильно чувствовалось течение. Он поглядел на покрашенный белой
краской дом и на старомодную башню маяка, потом оглянулся туда, где за
торчавшей из воды высокой скалой зеленели островки все в мангровых зарослях, а
еще дальше темнел низкий, голый, скалистый берег Кайо Романо. Так долго жили
они, не считая частых отлучек, в виду этого длинного, странного, кишевшею москитами
острова, так хорошо знали многие его уголки, столько раз он служил им
ориентиром в конце рейсов, удачных и неудачных, что Томас Хадсон невольно
испытывал волнение, когда на горизонте возникали или же, наоборот, постепенно
скрывались знакомые очертания. И вот сейчас он опять перед глазами, особенно
голый и мрачный с этой стороны, словно кусок бесплодной пустыни, протянувшейся
в море.
На этом большом острове можно было встретить диких лошадей,
и диких коз, и диких свиней; не раз, должно быть, находились люди,
воображавшие, что им удастся его освоить. В глубине его были и холмы, покрытые
сочной растительностью, и живописные долины, и рощи строевого леса, и однажды
группа французов попыталась обосноваться на Романо и построила целый поселок,
получивший название Версаль.
Теперь все каркасные дома поселка были заброшены, кроме
одного, самого большого. Как-то раз Томас Хадсон пришел туда в поисках пресной
воды и увидел собак, толкавшихся среди свиней, которые копались в луже. И
собаки и свиньи были серыми от москитов, облепивших их сплошной пеленой. Этот
остров был райским местом, когда несколько дней подряд дул восточный ветер;
можно было сутки идти с ружьем среди великолепной природы, такой же
девственной, как в те дни, когда Колумб высадился на этом побережье. Но стоило
ветру улечься, как с болот налетали тучи москитов. Слово «тучи» здесь отнюдь не
метафора, думал он. Они в самом деле налетали тучами и могли закусать человека
насмерть. Нет, те, кого мы ищем, едва ли укрылись на Романо, думал он. В такой
штиль это невозможно. Скорей всего, они прошли дальше.
– Ара, – позвал он.
– Что нужно, Том? – спросил Ара. Он всегда
подтягивался на руках и вспрыгивал на мостик легко, как акробат с литым из
стали телом.
– Ну, что там?
– Вилли не в себе, Том. Я его увел в тень и дал ему
выпить и уложил его. Теперь он лежит спокойно, только очень уж пристально
смотрит в одну точку.
– Может, ему напекло голову солнцем?
– Может, и так. А может, что другое.
– А остальные где?
– Хиль и Питерс спят. Хиль всю ночь дежурил при Питерсе,
не давал ему заснуть. Генри тоже спит, а Джордж пошел на шлюпке с Антонио.
– Им уже пора бы вернуться.
– Они и вернутся.
– Вилли совсем нельзя быть на солнце с его головой.
Болван я, что послал его на бак. Думал о дисциплине, а о чем нужно, не подумал.
– Я там разбираю и чищу большой пулемет, да еще все
взрыватели пришлось проверять, не отсырели ли во время дождя. Вчера мы, как
кончили играть в покер, все разобрали, вычистили и смазали.
– Да, в такую сырость стреляли или не стреляли, а
проверять нужно каждый день.
– Знаю, – сказал Ара. – Надо бы ссадить
Вилли. Только где?
– На Кайо Франсесе?
– Можно. Но лучше бы в Гаване, а оттуда пусть его
отправят куда-нибудь. Он будет болтать, Том.
У Томаса Хадсона промелькнула мысль, о которой он сразу же
пожалел.
– Не надо было нам брать человека, которого
демобилизовали из-за больной головы, – сказал Ара.
– Верно. А мы взяли. Да мало ли мы всяких хреновых
ошибок наделали?
– Не так уж много, – сказал Ара. – Можно, я
пойду кончать свою работу?
– Иди, – сказал Томас Хадсон. – И большое
тебе спасибо.
