– Он не носил ни шляпы, ни пальто, как бы холодно ни
было, а его дочка ходила с распущенными волосами, точно Алиса в стране Чудес.
На картинках, конечно. Мистер Кросби был очень нервный.
– А кого ты еще помнишь?
– Мистера Джойса.
– Какой он был?
– Он был высокий и худой, и у него были усы и бородка
клинышком, и он носил очки с толстыми-претолстыми стеклами и ходил, высоко
подняв голову. Помню, как он прошел мимо нас на улице без единого слова, и ты
заговорил с ним, он остановился, разглядел нас сквозь свои очки, будто смотрел
из аквариума, и сказал: «А, Хадсон, а я вас ищу», – и мы пошли втроем в
кафе, на террасе было холодно, и мы сели в уголке около этой штуки… как она
называется?
– Brazier.
– А что это такое? – спросил Эндрю.
– Это такая жестянка с дырками, их топят каменным или
древесным углем и обогревают ими террасы, например, в кафе – сядешь к ним
поближе, и сразу тепло – или беседки на скачках, где все стоят и тоже около них
согреваются, – пояснил Том-младший. – В том кафе, куда мы ходили с
папой и мистером Джойсом, они стояли вдоль всей террасы, и там было тепло и
уютно даже в самую холодную погоду.
– Я вижу, ты провел большую часть своей жизни в кафе, в
барах и во всяких таких местечках, – сказал младший мальчик.
– Что ж, и провел, – сказал Том. – Правда,
папа?
– И спал крепким сном в коляске, пока папа забегал
пропустить на скорую руку, – сказал Дэвид. – Вот уж чего я терпеть не
могу, так это выражение «пропустить на скорую руку». По-моему, «на скорую руку»
– это самая затяжная вещь на свете.
– О чем же мистер Джойс говорил? – спросил
Тома-младшего Роджер.
– Ой, мистер Дэвис, я те времена плохо помню. Кажется,
об итальянских писателях и о мистере Форде. Мистер Джойс терпеть не мог мистера
Форда. Мистер Паунд тоже его раздражал. «Эзра просто взбесился, Хадсон», –
сказал он раз папе. Вот это я запомнил, потому что мне казалось, бесятся только
собаки, и помню, я сидел и смотрел мистеру Джойсу в лицо, оно было у него
румяное, как на морозе, и одно стекло в очках даже толще другого. Я сидел,
смотрел и думал о мистере Паунде – он был рыжий, с остроконечной бородкой, и
взгляд такой приятный, а во рту у него клубится что-то белое, как мыльная пена.
Я думал, какой ужас, что мистер Паунд взбесился, и надеялся, что мы не
наткнемся на него. Потом мистер Джойс сказал: «Форд Мэдокс Форд давным-давно
сошел с ума», – и мне представился мистер Форд – лицо у него большое,
бледное, какое-то смешное, глаза белесые, и рот с редкими зубами всегда
полуоткрытый, и на подбородке у него тоже пена.
– Не надо больше, – сказал Эндрю. – А то мне
это приснится.
– Рассказывай, рассказывай, – попросил
Дэвид. – Это все равно как оборотни. Мама спрятала книжку про оборотней,
потому что у Эндрю были кошмары.
– А мистер Паунд никого не искусал? – спросил
Эндрю.
– Нет, наездник, – сказал ему Дэвид. – Это
просто так говорится. Бешеный – значит не в своем уме. Собаки тут ни при чем. А
почему он считал, что они бешеные?
– Не знаю, – сказал Том-младший. – Я был уже
не такой маленький, как когда мы стреляли голубей в саду. Но я же не мог все
запомнить, а кроме того, мистер Паунд и мистер Форд, которые пускают жуткие
слюни, да еще, того и гляди, укусят, вышибли у меня из головы все остальное.
Мистер Дэвис, а вы знали мистера Джойса?
– Знал. Он, твой отец и я – мы были большими друзьями.
– Папа был гораздо моложе мистера Джойса.
– Папа был тогда моложе всех.
– Но не моложе меня, – с гордостью сказал
Том-младший. – Я, верно, был самым молодым другом мистера Джойса.
– Ах, как он о тебе, должно быть, соскучился, –
сказал Эндрю.
– Какая жалость, что он с тобой не познакомился, –
сказал ему Дэвид. – Если бы ты не сидел в Рочестере, он мог бы удостоиться
такой чести.
– Мистер Джойс – знаменитый человек, – сказал
Том-младший. – Нужны ему были два таких сопляка!
– Это ты так думаешь, – сказал Эндрю. – А
мистер Джойс вполне мог бы дружить с Дэвидом. Дэвид тоже пишет, для школьной
газеты.
– Папа, расскажи нам еще про то время, когда ты, и
Томми, и Томмина мама были бедными. Вы были настоящими бедняками, да?
– Они были очень бедные, – сказал Роджер. –
Помню, ваш папа с утра готовил Тому-младшему его бутылочки на весь день, а
потом шел на рынок купить овощи подешевле и получше. Я, бывало, иду в кафе
завтракать, а он уже возвращается с рынка.
– Никто лучше меня во всем шестом арондисмане не умел
выбрать poireaux, – сказал Томас Хадсон мальчикам.
– Что такое poireaux?
– Лук-порей.
– Это вроде такой длинной-длинной зеленой
луковицы, – сказал Том-младший. – Только обыкновенный лук блестит,
как полированный, а этот нет. У этого блеск тусклый. И листья зеленые, а на
концах белые. Его варят и потом едят холодным с оливковым маслом, уксусом,
солью и перцем. Весь целиком едят. Ух, вкусно. Я его столько съел – наверно,
больше всех на свете.
– А что такое шестой… этот, как его? – спросил
Эндрю.
– Ты своими вопросами мешаешь разговаривать, –
сказал ему Дэвид.
– Раз я не понимаю по-французски, должен же я спросить.
– Париж разделен на двадцать арондисманов, то есть
районов. Мы жили в шестом.
– Может, ты нам что-нибудь другое расскажешь, папа,
чтобы без арондисманов, – попросил Эндрю.
– Эх ты, спортсмен, до чего ж ты
нелюбознательный, – сказал Дэвид.
– Неправда, я любознательный, – сказал
Эндрю. – Но до арондисманов я не дорос. Мне всегда говорят: ты еще не
дорос до того, до этого. Ну вот, я признаю: до арондисманов я не дорос. Это мне
трудно.
– Какой был средний результат у Тая Кобба? –
спросил его Дэвид.
– Триста шестьдесят семь.
– Это тебе не трудно?
– Отстань, Дэвид. Тебя интересуют арондисманы, а других
интересует бейсбол.
– У нас в Рочестере, кажется, нет арондисманов.
– Да отстань же, наконец. Я только подумал, что папа и
мистер Дэвис знают много такого, что для всех интересней этих… фу, черт, даже
запомнить не могу.
