– Я тогда нырял за ним несколько раз, но не мог
найти, – сказал Роджер. – Было слишком глубоко, и вода очень
холодная.
– Дэвид Дэвис, – сказал Томас Хадсон.
– Да. В нашем роду старший сын всегда Роджер, а второй
– Дэвид.
– Родж, но ты все-таки сумел это превозмочь?
– Нет, – сказал Роджер. – Такое превозмочь
нельзя, и рано или поздно приходится в этом сознаться. Мне стыдно, когда я об
этом думаю, так же как вчера было стыдно из-за драки на причале.
– Тут тебе нечего было стыдиться.
– Было чего. Я тебе уже раз сказал. Не будем
возвращаться к этому.
– Хорошо, не будем.
– Больше я никогда не стану драться. Никогда. Ты же не
дерешься, хоть мог бы драться не хуже меня.
– Нет, не мог бы. А кроме того, я дал себе слово
никогда не драться.
– И я тоже не буду драться, и исправлюсь, и перестану
писать всякую дрянь.
– Вот это я очень рад услышать, – сказал Томас
Хадсон.
– А как ты думаешь, сумею я написать что-нибудь
стоящее?
– Попробуй. Почему ты бросил живопись?
– Потому что мне надоело себя обманывать. А теперь и с
литературой то же самое.
– Что же ты надумал?
– Уеду куда-нибудь и напишу честный хороший роман –
если выйдет.
– А зачем тебе уезжать? Оставайся здесь и пиши, когда
ребята уедут. У тебя слишком жарко, чтобы работать.
– А тебе это не помешает?
– Нет, Родж. Мне ведь тоже бывает тоскливо одному.
Нельзя все время от чего-то убегать. Но я, кажется, впадаю в риторику. Ладно,
замолчал.
– Нет. Говори. Мне нужно, чтобы ты говорил.
– Если ты серьезно решил начать работать, начинай
здесь.
– А ты не думаешь, что на Западе у меня бы лучше пошло
дело?
– Для работы все места одинаковы. Главное – это не
убегать.
– Нет, не все места одинаковы, – возразил
Роджер. – Уж я знаю. Но там, где поначалу хорошо, потом становится плохо.
– Верно. Но здесь сейчас очень хорошо. Может быть,
потом это изменится, но сейчас здесь прекрасно. И ты не будешь один вечером после
работы, и я не буду один. Мешать друг другу мы не станем, и увидишь, что тебе
пойдет на пользу такая жизнь.
– Ты в самом деле веришь, что я могу написать хороший
роман?
– Чтобы знать, нужно попробовать. То, что ты мне
сегодня рассказал, – великолепный материал для романа, если только ты
захочешь писать об этом. Начни с каноэ…
– А кончить чем?
– Дальше, после каноэ, уже пойдет вымысел.
– К чертям собачьим, – сказал Роджер. – Я
настолько развращен, что стоит мне упомянуть о каноэ, и сейчас же в нем окажется
прекрасная дева-индианка, а потом туда вскочит молодой Джонс, который спешит
предупредить поселенцев о приближении Сесиля де Милля и пробирается вплавь,
одной рукой цепляясь за сплетения водорослей, а в другой сжимая доброе старое
кремневое ружье, и прекрасная индианка при виде него воскликнет: «Это ты,
Джонс! Предадимся же любви, пока наш утлый челн скользит к водопаду, который
когда-нибудь станет Ниагарой».
– Нет, – сказал Томас Хадсон. – Ты опишешь
каноэ, и холодную воду озера, и как твой братишка…
– Дэвид Дэвис. Одиннадцати лет.
– Да. А потом будет вымысел, до самого конца.
– Не люблю концов, – сказал Роджер.
– Никто, вероятно, не любит, – сказал Томас
Хадсон. – Но все имеет конец.
– Давай замолчим, – сказал Роджер. – Мне пора
начать думать над этим романом. Томми, почему хорошо писать картины –
удовольствие, а хорошо писать книги – сплошная мука? Я никогда не был хорошим
художником, но даже мои картины доставляли мне удовольствие.
– Не знаю, – сказал Томас Хадсон. – Может
быть, в живописи яснее традиция и направление и есть больше такого, на что
можно опереться. Даже если отклонишься от главного направления большого
искусства, все равно оно есть и может служить тебе опорой.
– А потом, мне кажется, живописью занимаются более
достойные люди, – сказал Роджер. – Будь я стоящим человеком, из меня,
может, и вышел бы хороший художник. Но, может, я такая сволочь, что из меня
получится хороший писатель.
– Ну, знаешь, это чересчур упрощенный подход.
– А я всегда все чересчур упрощаю, – объявил
Роджер. – Это одна из причин, почему я ни на что не гожусь.
– Ладно, пошли спать.
– Я еще посижу, почитаю, – сказал Роджер.
Спали они хорошо. Томас Хадсон даже не проснулся, когда
Роджер, уже далеко за полночь, вышел на веранду, служившую спальней. Утром,
когда все сошлись к завтраку, оказалось, что ветер улегся, на небе ни облачка и
можно посвятить день подводной охоте.
– Вы поедете, мистер Дэвис? – спросил Эндрю.
– Непременно поеду.
– Вот и хорошо, – сказал Эндрю. – Я рад.
– Как твое настроение, Энди? – спросил Томас
Хадсон.
– Боюсь, – сказал Эндрю. – Как всегда. Но раз
мистер Дэвис едет, я уже меньше боюсь.
– Никогда не надо бояться, Энди, – сказал
Роджер. – Нестоящее это дело. Так меня учил твой папа.
– Все так учат, – сказал Эндрю. – Только тому
и учат. А из всех умных ребят, которых я знаю, один Дэвид не боится.
– Закройся, – сказал Дэвид. – Воображаешь о
себе невесть что.
– Мы с мистером Дэвисом всегда боимся, – сказал
Эндрю. – Наверно, потому, что мы лучше всех все понимаем.
– Будь осторожен, Дэви, обещаешь? – сказал Томас
Хадсон.
– Обещаю, папа.
Эндрю взглянул на Роджера и пожал плечами.
