Ружье было слишком хорошее, чтобы держать его на катере, но
Томас Хадсон так его любил и оно напоминало ему столько всяких событий, столько
людей и столько мест, что он предпочитал иметь его при себе, тем более что в
овчинном чехле с подстриженной, пропитанной маслом шерстью соленый воздух ружью
ничуть не вредил. Ружье для того и существует, думал он, чтобы из него
стреляли, а не хранили в чехле. Это ружье очень хорошее, и стрелять из него
легко, и обучать стрельбе легко, и оно весьма кстати на катере. Ни одно другое
из тех, что у него были, не давало ему такой уверенности в наводке и на близком
и на среднем расстоянии, и он с удовольствием вынул его из чехла, отвел затвор
и послал патрон в ствол.
Катер стоял почти неподвижно под ветром на прибывающей воде,
и Томас Хадсон накинул ремень ружья на одну из рукояток штурвала так, чтобы оно
было под рукой, и лег на разложенный тут же на мостике надувной матрас. Лежа
ничком и подставляя солнцу спину, он смотрел туда, где Роджер и мальчики ловили
рыбу. Все они то и дело ныряли, оставались под водой кто сколько мог,
высовывали головы, чтобы набрать воздуха в легкие, опять исчезали и кое-когда
появлялись с рыбой на гарпуне. Джозеф разъезжал на шлюпке от одного к другому,
снимал рыбу с зубьев гарпуна и бросал ее в шлюпку. Томас Хадсон слышал его
возгласы и смех, и, когда Джозеф стряхивал или снимал рукой рыбу с зубцов и
швырял ее в тень на корме шлюпки, Томасу Хадсону была видна яркая рыбья чешуя –
красная, или красная с коричневыми крапинками, или красная с желтым, или в
желтую полосу.
– Эдди, будь добр, дай мне чего-нибудь выпить! –
крикнул он.
– А чего вы хотите? – Эдди высунулся из кокпита.
Он был в старой фетровой шляпе, в белой рубашке, от яркого солнца глаза у него
налились кровью, и Томас Хадсон заметил, что его губы смазаны меркурохромом.
– Что это у тебя со ртом? – спросил он.
– Так, кое-какие неприятности вчера вечером. Я только
сейчас смазал. А что, очень заметно?
– Ты похож на захолустную шлюху.
– Ч-черт! – сказал Эдди. – Мазнул в темноте,
не глядя. Просто так, на ощупь. Что же вам дать – с кокосовой водичкой? У меня
кокосовая водичка есть.
– Прекрасно.
– А «Зеленого Айзека» не хотите?
– Еще лучше. Давай «Зеленого Айзека».
Томас Хадсон лежал на матрасе, пряча голову в тени приборной
доски, и когда Эдди взошел на мостик с высоким стаканом холодного питья,
составленного из джина, лимонного сока, зеленоватой кокосовой воды и мелкого
льда с несколькими каплями ангостурской настойки для придания ему
ржаво-розового цвета, он поставил бокал в тень, чтобы лед не растаял, пока он
смотрит на море.
– Дела у мальчиков идут неплохо, – сказал
Эдди. – Рыбы на обед нам хватит.
– А что будет еще?
– К рыбе картофельное пюре. Еще салат из помидоров. Да
вот этот, картофельный. С него и начнем.
– Звучит аппетитно. А картофельный готов?
– Картофель еще не остыл, Том.
– Эдди, а ты ведь любишь заниматься стряпней?
– Еще как люблю! Я люблю ходить в море на катере, и я
люблю стряпать. А чего не люблю, так это скандалить, драться и попадать во
всякие истории.
– Во всяких историях ты обычно держался молодцом.
– Я старался не ввязываться в них. Иной раз не
избежишь, но я всегда старался.
– А что случилось вчера вечером?
– Ничего.
Ему не хотелось говорить об этом. Он никогда не говорил и о
своем прошлом, где всяких историй было предостаточно.
– Ладно. А чем ты нас еще угостишь? Ребят надо кормить
как следует. Они растут.
– Я испек дома пирог и захватил его сюда. На льду лежат
два свежих ананаса. Нарежу их ломтиками.
– Отлично. А как рыба будет приготовлена?
– Как вам угодно. Выберем что получше из их улова и
сварим или поджарим, кто как захочет. Дэвид только что поймал хорошую
американскую сельдь. У него еще одна была, но он ее упустил. А эта большая.
Только вот далеко он заплыл, слишком далеко. И рыбу все еще не отдал Джозефу, а
тот, дьявол, гонит со своей шлюпкой к Энди.
Томас Хадсон поставил стакан в тень и поднялся.
– О господи! – сказал Эдди. – Смотрите.
Выделяясь на синей воде, точно коричневый шлюпочный парус,
вспарывая волны, двигаясь вперед могучими, стремительными посылами хвоста,
высокий треугольный плавник приближался к той яме у конца рифа, где мальчик в
маске высоко поднимал над водой руку, в которой была рыба.
– О господи! – сказал Эдди. – Молот-рыба,
сука окаянная. О господи, Том! О господи!
Поздней Томас Хадсон вспоминал, что его больше всего
поразила высота плавника и то, как он поворачивался и вздрагивал, точно собака,
идущая по следу, и как он прорывался вперед, будто рыскал из стороны в сторону.
Он поднял свой «манлихер» и выстрелил, упреждая плавник.
Получился перелет, вода фонтаном взметнулась вверх, и он вспомнил, что ствол
ружья покрыт смазкой. Плавник по-прежнему буравил воду.
– Бросай ей рыбу, бросай рыбу! – крикнул Дэвиду
Эдди и спрыгнул с края рубки в кокпит.
Томас Хадсон снова выстрелил, и фонтан воды взметнулся
теперь позади плавника. Он почувствовал, как ему свело желудок, будто что-то
схватило его изнутри и держит, и выстрелил снова, стараясь целиться как можно
точнее и чтобы рука не дрогнула, понимая все значение этого выстрела, – и
водяной фонтан взлетел впереди плавника. Плавник шел все с тем же страшным
напором. У Томаса Хадсона остался один выстрел, запасных патронов не было, а
громадная акула была ярдах в тридцати от мальчика и двигалась к нему, все так
же вспарывая воду. Дэвид снял рыбу с гарпуна и держал ее в руке, маска была
сдвинута у него на лоб, и он пристально смотрел на приближавшуюся акулу.
