На завтрак была скоблянка из солонины, залитая яйцами, кофе
с молоком и большой стакан охлажденного сока грейпфрута. Томас Хадсон ни кофе,
ни сока пить не стал, а съел скоблянку, запивая ее очень холодным гейнекенским
пивом.
– Поставлю пока на холод сок для ребят, – сказал
Эдди. – А верно, хорошо начать день с бутылки такого пива?
– Так и спиться недолго, а, Эдди?
– Вы никогда не сопьетесь. Вы слишком любите работу.
– Но все-таки славно, когда с утра выпьешь немного.
– Еще бы не славно, черт побери. Да еще такое пиво.
– Но работать я бы после него не мог.
– А у вас сегодня день нерабочий, так какого черта?
Допивайте бутылку, я вам другую принесу.
– Нет. Одной мне довольно.
Они отчалили в девять часов, когда уже начался отлив. Томас
Хадсон стоял на мостике у штурвала и, пройдя через банку, покрытую водой, взял
курс прямо туда, где темнел Гольфстрим. Вода была так спокойна и так прозрачна,
что при глубине тридцать морских саженей ясно видно было дно, и при сорока оно
еще было видно, но уже словно в тумане, а потом вода потемнела, и дно исчезло,
и вокруг была лишь темная синь Гольфстрима.
– День, наверно, будет чудесный, папа, – сказал
Том-младший. – И море тихое.
– Да, совсем, тихое. Вон только вдоль кромки Гольфстрима
вода закручивается воронками.
– Разве вода не та же самая, что у нашего берега?
– Не всегда, Томми. Сейчас отлив, и Гольфстрим отогнало
от входа в гавань. А там, где береговая линия непрерывна, он уже опять подходит
ближе.
– Отсюда кажется, что вода там такая же синяя, как
здесь. Папа, а почему Гольфстрим такой синий?
– Плотность воды другая. Да и по составу она
отличается.
– Чем глубже, тем вода вообще темнее.
– Только если смотришь сверху. А бывает, она почти
лиловая от планктона.
– Почему?
– Вероятно, потому, что к синему примешивается красное.
А вот Красное море оттого так и называется, что от планктона вода там совсем
красная. Его там несметное количество.
– Тебе понравилось Красное море, папа?
– Очень. Жара была несусветная, но таких красивых рифов
нигде больше не увидишь, и рыбы там много – и в период зимних муссонов и
летних. Тебе бы понравилось.
– Я читал две книги о Красном море мистера де
Монтфрида. Очень хорошие книги. Он был работорговцем. Не в том смысле, как
теперь говорят, если кто поставляет белых рабынь, а настоящий работорговец
старых времен. Он приятель мистера Дэвиса.
– Знаю, – сказал Томас Хадсон. – Я с ним тоже
знаком.
– Мистер Дэвис рассказывал мне, что однажды мистер де
Монтфрид приехал в Париж отдохнуть от своей работорговли, так если он вечером
ехал куда-нибудь с дамой в такси, он требовал, чтобы шофер откинул у машины
верх, и по звездам указывал путь. Ну, например, ему нужно было проехать от
моста Согласия к Мадлен. Так он не говорил шоферу просто, как сказал бы ты или
я: везите меня к Мадлен или пересеките площадь Согласия, а потом поезжайте по
Королевской улице. Нет, он определял путь к Мадлен по Северной звезде.
– Этого анекдота я не слыхал, – сказал Томас
Хадсон. – Но я слышал про мистера Монтфрида много других анекдотов.
– Таким способом довольно трудно ездить по Парижу,
верно, папа? Мистер Дэвис тоже одно время хотел заняться работорговлей вместе с
мистером де Монтфридом, но что-то помешало, не помню что. Ах да, вспомнил.
Мистер де Монтфрид бросил работорговлю и перешел на торговлю опиумом. Точно,
точно.
– А торговлей опиумом мистер Дэвис не хотел заниматься?
– Нет. Он тогда говорил, что пусть уж опиумом
занимаются мистер Де Куинси и мистер Кокто. Они это делают так хорошо, сказал
он, что несправедливо было бы мешать им. Я не совсем понял, что означали эти
его слова. Папа, ты всегда объясняешь мне, что я ни спрошу, но, если все время
задавать вопросы, это очень затрудняет разговор, так я решил лучше запоминать
все, что мне непонятно, и как-нибудь обо всем сразу спрошу. Вот и это будет
один из вопросов.
– У тебя их, наверно, накопились целые залежи.
– Да, порядочно. Сто, а может, и тысяча. Но до многого
я с годами дохожу сам. Хотя кое о чем все равно придется спрашивать. Я,
пожалуй, составлю список самого нужного и зимой использую для школьного
сочинения. Есть много такого, что очень хорошо подойдет для сочинения.
– Ты любишь школу, Том?
– По-моему, школа просто необходимость, с которой
приходится мириться. А любить ее едва ли кто любит, особенно если человек
попробовал в жизни что-то другое.
– Не знаю. Я, например, терпеть не мог школу.
– И художественную школу тоже?
– Да. Я любил рисовать, но не любил уроки рисования.
– Я в общем ничего дурного про школу не скажу. Но когда
привыкнешь жить среди таких людей, как мистер Джойс, и мистер Паскин, и ты, и
мистер Дэвис, так общество мальчиков уже как-то не удовлетворяет.
– Разве тебе скучно в школе?
– Нет, почему? У меня много товарищей, и я люблю спорт
– кроме тех игр, где все сводится к тому, чтобы перекидываться мячом, – и я
очень серьезно занимаюсь по всем предметам. Но понимаешь, папа, это все-таки
очень ограниченная жизнь.
– Мне и самому всегда так казалось, – сказал Томас
Хадсон. – Но ведь ты ее разнообразишь как можешь.
– Да, конечно. Я стараюсь ее разнообразить. Но не так
уж много тут можно сделать.
Томас Хадсон оглянулся туда, где за кормой бежала пенистая
дорожка и две наживки волочились по ней, то прячась, то подпрыгивая на крутых
завитках вспоротой катером воды. Дэвид и Эндрю сидели в рыболовных креслах с
удилищами в руках. Томас Хадсон видел только их спины. Не поворачивая головы,
они следили за наживкой. Он перевел взгляд и увидел резвившуюся в стороне
макрель: то одна, то две рыбки выскакивали и снова ныряли головой вниз, без
шума и плеска – только сверкнут на солнце и сразу же скроются, почти не
возмутив поверхности воды.
– Клюет! – услышал вдруг Томас Хадсон крик
Тома-младшего. – Клюет! Вон она, рыба! Смотри, смотри, Дэв, прямо за
кормой!
