– Фью! Вот уж чего не понимаю, – сказал Эндрю.
– Когда она стала подниматься, я так ее любил, что сил
моих не было, – сказал Дэвид, все еще зажмурившись. – Мне хотелось
только одного: увидеть ее как можно ближе.
– Понимаю, – сказал Роджер.
– Теперь мне плевать, что я ее упустил, – сказал
Дэвид. – И плевать мне, что я не поставил рекорда. А ведь думал, что мне
хочется его поставить. Очень хорошо, что она цела и я цел. Мы с ней не враги.
– И хорошо, что ты поделился с нами, – сказал
Томас Хадсон.
– Большое вам спасибо, мистер Дэвис, за то, что вы
сказали мне, когда она в первый раз ушла вглубь. – Дэвид говорил, не
открывая глаз.
Томас Хадсон так и не узнал, что сказал ему Роджер.
Глава 10
Вечером, в последние часы штиля, перед тем как поднялся
ветер, Томас Хадсон сидел в своем кресле с книгой в руках. Остальные уже легли,
а он знал, что заснуть не сможет, и решил читать до тех пор, пока не начнут
слипаться глаза. Но из чтения тоже ничего не получалось, и тогда он стал думать
о прошедшем дне. Он перебирал его в памяти весь с начала и до конца и думал о
том, как далеко отошли от него сыновья, кроме разве Тома, или как далеко отошел
он от них.
Дэвид отошел к Роджеру. Томас Хадсон всегда хотел, чтобы
Дэвид взял от Роджера все, что возможно, потому что в действии Роджер был
настолько же хорош и разумен, насколько нехорош и неразумен он был в своей
жизни и своей работе. Для Томаса Хадсона Дэвид всегда оставался загадкой.
Горячо любимой, но все же загадкой. Роджер понимал его лучше, чем родной отец.
Томас Хадсон обычно радовался, что они так хорошо понимают друг друга, но
сегодня ему от этого было как-то не по себе.
А еще его огорчил своим поведением Эндрю, хоть он и знал,
что Эндрю есть Эндрю и что он еще ребенок и его нельзя судить слишком строго.
Ничего плохого он, в сущности, не сделал, даже напротив. Но что-то в нем было
такое, что не внушало доверия.
Ну можно ли так эгоистично и мелочно рассуждать о тех, кого
любишь, подумал он. Не лучше ли было просто вспомнить события дня без того,
чтобы копаться в них, выискивая дурное? Ложись-ка в постель, сказал он себе, и
постарайся уснуть. А все прочее к черту. И утром сразу включись в обычный
жизненный ритм. Мальчикам не так уж много времени осталось пробыть здесь. Вот и
позаботься о том, чтобы они получше провели это оставшееся время. Я старался,
возразил он себе. Я старался, чтобы им было хорошо и Роджеру тоже. Тебе и
самому было очень хорошо, подумал он. Да, конечно. Но вот сегодня мне отчего-то
сделалось страшно. Ладно, сказал он себе; собственно говоря, в каждом дне легко
что-то найти, от чего может сделаться страшно. Ложись в постель, авось повезет,
и ты успеешь выспаться до утра. И помни: главное – это чтобы завтра всем было
хорошо и приятно.
Ночью поднялся юго-западный ветер, и к рассвету он дул с
почти ураганной силой. Пальмы гнулись под ним, хлопали ставни, разлетались
бумаги, и на песке оседала пена прибоя.
Когда Томас Хадсон встал, Роджера уже не было. Мальчики еще
спали, и он позавтракал один, просматривая почту, пришедшую с рейсовым судном,
которое раз в неделю доставляло с материка мясо, лед, свежие овощи, бензин и
другие товары. Ветер дул так сильно, что Томасу Хадсону пришлось придавить
чашкой лежавшие на столе письма, чтоб их не унесло.
– Может, дверь закрыть? – спросил Джозеф.
– Нет. Пока ничего не разбилось, не нужно.
– Мистер Роджер пошел прогуляться по берегу, –
сказал Джозеф. – Он направился в тот конец острова.
Томас Хадсон продолжал читать письма.
– Вот газета, мистер Том, – сказал Джозеф. –
Я ее утюгом разгладил.
– Спасибо, Джозеф.
– Мистер Том, это правда про вчерашнюю рыбу? То, что
рассказывал Эдди?
– А что он тебе рассказывал?
– Какая она была огромная и как он ее почти забагрил.
– Все правда.
– Ах ты господи. Надо же было, чтоб как раз в это время
мне пришлось переносить с рейсового судна лед и продукты. Будь я с вами, я
нырнул бы и забагрил ее в воде.
– Эдди нырял за ней, – сказал Томас Хадсон.
– Он мне этого не говорил, – сказал Джозеф, сбавив
тон.
– Еще чашку кофе, пожалуйста, Джозеф, и я съел бы еще
кусок папайи, – сказал Томас Хадсон. Он проснулся голодный, а от ветра
голод у него разыгрался пуще. – А бекону не привезли на этот раз?
– Найдется, пожалуй, из прежних запасов, – сказал
Джозеф. – У вас сегодня хороший аппетит.
– Пожалуйста, позови сюда Эдди.
– Эдди пошел домой полечить свой глаз.
– А что с ним случилось?
– Кто-то вчера заехал ему в глаз кулаком.
Томасу Хадсону нетрудно было догадаться о причине.
– А кроме глаза, все у него цело?
– Его вообще крепко избили, – сказал
Джозеф. – Он ходил по всем барам и рассказывал такое, чему никто не хотел
верить. Люди никогда не поверят тому, что он рассказывает. А жаль.
– Где же он дрался?
– Везде. Везде, где ему не верили. И все равно никто не
хотел верить. Там, куда он попал уже поздно ночью, люди даже не знали толком, о
чем речь, но говорили, что не верят, просто чтоб его подстрекнуть к драке.
Наверно, на всем острове не осталось ни одного любителя драк, с которым бы он
вчера не подрался. А сегодня вечером, попомните мое слово, кое-кто еще приедет
с Миддл-Ки – нарочно, чтобы сцепиться с ним. На Миддл-Ки теперь завелось
несколько отчаянных голов, с тех пор как там идет стройка.
– Надо будет мистеру Роджеру пойти с ним вместе, –
сказал Томас Хадсон.
– Ух ты! – Джозеф весь просиял. – Будет,
значит, потеха вечером.
Томас Хадсон выпил еще чашку кофе, съел кусок охлажденной
папайи, политой лимонным соком, и четыре ломтика бекона, которые ему подал
Джозеф.
– Я сразу заметил, что у вас сегодня хороший
аппетит, – сказал Джозеф. – А когда я это замечаю, мне уж хочется не
пропустить такой случай.
– Я ем очень много.
– Иногда, – сказал Джозеф.
Он налил ему чашку кофе, и Томас Хадсон забрал ее с собой,
чтобы допить между делом – среди полученных писем было два, на которые нужно
было ответить с обратной почтой.
