– Тоника не осталось. Джо вчера последний ящик забрал к
вам домой.
– Ну, тогда виски с лимоном.
– Ирландского виски с лимоном и без сахара, –
сказал Бобби. – Готовлю три. Вон Роджер идет.
Томас Хадсон оглянулся и увидел его.
Роджер вошел в бар. Он был босиком, в линялых бумажных
штанах и полосатой тельняшке, севшей от частой стирки. Когда он облокотился о
стойку, мышцы на спине выпукло обозначились под натянувшейся тканью. В
темноватом помещении бара кожа его казалась совсем коричневой, а волосы были
пегие от солнца и морской соли.
– Ребята все еще спят, – сказал он Томасу
Хадсону. – Кто-то избил Эдди. Ты видел?
– Он вчера до поздней ночи дрался то с одним, то с
другим, то с третьим, – сказал ему Бобби. – Но в общем так, ничего
серьезного.
– Не люблю, когда с Эдди что-нибудь случается, –
сказал Роджер.
– Да ничего страшного не случилось, Роджер, –
заверил его Бобби. – Ну, пил, ну, лез в драку, если кто не верил его
рассказам. Повредить ему ничего не повредили.
– Я все никак не могу успокоиться из-за Дэвида, –
сказал Роджер Томасу Хадсону. – Не должны мы были до этого допускать.
– По-моему, он уже оправился, – сказал Томас
Хадсон. – Во всяком случае, спит с вечера крепким сном. А если кто и
виноват, так не ты, а я. Мое дело было вовремя прекратить это.
– Нет. Ты положился на меня.
– Я отец, я и виноват, – сказал Томас
Хадсон. – Я не имел права перекладывать на тебя свою ответственность. Есть
вещи, которые передоверять нельзя.
– Но я эту ответственность принял, – сказал
Роджер. – Я не думал, что он пострадает. И Эдди так не думал.
– Знаю, – сказал Томас Хадсон. – Я и сам не
думал. Мне казалось, что тут важно другое.
– И мне так казалось, – сказал Роджер. – А
теперь я себя чувствую эгоистом и скотиной.
– Я отец, – сказал Томас Хадсон. – Вся вина
на мне.
– Свинство, конечно, получилось с этой рыбой, –
сказал Бобби, пододвинув к ним два стакана, а третий оставив себе. – Ну,
давайте выпьем за то, чтобы в следующий раз попалось еще побольше.
– Нет, – сказал Роджер. – Еще побольше я даже
видеть не хочу.
– Что с вами такое, Роджер? – спросил Бобби.
– Ничего.
– А я решил написать эту рыбу. Дэвиду на память, –
сказал Томас Хадсон.
– Вот это здорово. Думаете, выйдет?
– Постараюсь, чтобы вышло. Она у меня перед глазами, и
мне кажется, я сумею с ней справиться.
– Конечно, сумеете. Вы все сумеете. А любопытно, что за
публика там на яхте.
– Слушай, Роджер, это ты, значит, прогуливал свою
совесть по всему острову?
– И босиком, – сказал Роджер.
– А я вот свою принес сюда, с заходом на пристань к
капитану Ральфу.
– Мне свою не удалось разгулять, а размачивать я и
пытаться не буду, – сказал Роджер. – Хотя эта штука очень вкусная,
Бобби.
– То-то, – сказал Бобби. – Сейчас приготовлю
вам еще порцию. Лучшее средство против угрызений совести.
– Я не смел рисковать, когда это касалось
ребенка, – сказал Роджер, – да еще чужого ребенка.
– Вопрос в том, ради чего ты рисковал.
– Это не меняет дела. С детьми рисковать нельзя.
– Верно. Я, однако, знаю, ради чего я рисковал. Не ради
рыбы, как ты понимаешь.
– Понимаю, – сказал Роджер. – Но именно с ним
не нужно было этого делать. С ним даже допускать ничего подобного нельзя было.
– Проспится, и все будет в порядке. Увидишь. Он очень
душевно стойкий мальчик.
– Он мой герой, – сказал Роджер.
– Это, во всяком случае, лучше, чем когда ты сам был
своим героем.
– Еще бы не лучше, – сказал Роджер. – Он ведь
и твой герой тоже.
– Не спорю, – сказал Томас Хадсон. – Его на
нас обоих хватит.
– Роджер, – сказал, мистер Бобби. – Вы с
Томом ни в каком не в родстве?
– А что?
– Да так, мне подумалось. Очень у вас много общего.
– Благодарю, – сказал Томас Хадсон. – А ты за
себя сам поблагодаришь, Роджер?
– Благодарю от всей души, Бобби, – сказал Роджер. –
Неужели, по-вашему, я похож на эту помесь художника с человеком?
– Вы похожи, как четвероюродные братья, а ребята похожи
на вас обоих.
– Нет, мы не родня, – сказал Томас Хадсон. –
Просто мы жили в одном и том же городе и часто делали одни и те же ошибки.
– Ну и пес с ним, – сказал мистер Бобби. –
Пейте и оставьте свою совесть в покое. Нашли о чем говорить в баре ранним
утром. Кто только мне не жалуется на угрызения совести – и негры, и матросы с
грузовых барж, и яхтенные коки, и миллионеры, и жены миллионеров, и
контрабандисты, и бакалейщики, и одноглазые ловцы черепах, и просто всякая
сволочь. Не будем хоть начинать с этого день. В такую погодку пить надо, а не о
совести разговаривать. Да и вообще эти разговоры устарели. С тех пор как
появилось радио, все только и делают, что слушают Би-Би-Си. А для совести уже
нет ни времени, ни места.
– И вы тоже слушаете, Бобби?
– Только Большого Бена. От остального меня тоска берет.
– Бобби, – сказал Роджер, – у вас хорошая
голова и доброе сердце.
– Ошибаетесь насчет и того и другого. Но я рад, что вы
хоть немножко повеселели.
– Это точно, – сказал Роджер. – Как вы
думаете, кого нам привезла эта яхта?
– Клиентов, – сказал Бобби. – Выпьем-ка еще
по стаканчику, чтобы я был готов обслужить их как следует, кто бы они ни были.
Пока Бобби выжимал из лимонов сок и готовил коктейли, Роджер
сказал Томасу Хадсону:
– Я не хотел пороть чушь насчет Дэви.
– Ты этого и не делал.
– Я хотел сказать вот что. А, черт, как бы это выразить
попроще! Ты не зря съязвил насчет того, что я сам был своим героем.
– Я никакого права не имею язвить.
