– Со мной имеешь. Вся беда в том, что в этой проклятой
жизни так давно уже ничего не получается просто, а ведь я все время стараюсь,
чтобы получалось.
– Ты будешь писать правдиво, просто и хорошо. Пусть это
будет началом.
– А если я сам неправдив, непрост и нехорош? Смогу я
так писать?
– Пиши так, как сможешь, только чтоб было правдиво.
– Я многое должен научиться лучше понимать, Том.
– Ты и учишься. Вспомни: наша последняя встреча до
нынешнего твоего приезда произошла в Нью-Йорке, и ты тогда был с этой стервой –
гасительницей окурков.
– Она покончила с собой.
– Когда?
– Когда я был в горах. Еще до того, как я переехал на
побережье и стал писать ту картину.
– Прости, я не знал, – сказал Томас Хадсон.
– Рано или поздно это должно было случиться, –
сказал Роджер. – Счастье мое, что я вовремя с нею расстался.
– Ты бы этого никогда не сделал.
– Не уверен, – сказал Роджер. – Мне такой
выход представлялся довольно логичным.
– Ты бы этого не сделал хотя бы потому, что это был бы
страшный пример для мальчиков. Что почувствовал бы Дэви?
– Дэви бы понял, мне кажется. И потом, знаешь, тут уж
когда доходит до дела, не думаешь о том, как бы не послужить для кого-то дурным
примером.
– Вот теперь ты действительно порешь чушь.
Бобби пододвинул им наполненные стаканы.
– Роджер, такими разговорами вы даже меня вгоните в
тоску. Я всякое привык слушать, мне за это деньги платят. Но от своих друзей я
такого слушать не желаю. Так что перестаньте, Роджер.
– Уже перестал.
– Вот и хорошо, – сказал Бобби. – Пейте. Был
тут как-то один приезжий из Нью-Йорка, он жил в гостинице, но почти весь день
околачивался здесь, у меня. Так он только про то и говорил, как он собирается
покончить с собой. Ползимы всем тут настроение портил. Констебль предупреждал
его, что самоубийство противозаконно. Я просил констебля, пусть скажет ему, что
разговоры о самоубийстве тоже противозаконны. Но констебль сказал, что для
этого он должен раньше съездить в Нассау и получить инструкции. Но мало-помалу
люди попривыкли к этому типу, а потом у него даже нашлись единомышленники.
Однажды он тут завел разговор с Дылдой Гарри: так и так, мол, думаю кончать
жизнь самоубийством и хорошо бы найти кого-нибудь для компании.
«Считайте, что уже нашли, – говорит ему Гарри. – Я
– тот, кто вам нужен». И вот Дылда Гарри начинает его подговаривать, чтобы им
вместе поехать в Нью-Йорк и там нахлестаться до полного ко всему омерзения, а
потом влезть на самую высокую городскую крышу и с нее сигануть прямо в небытие.
Должно быть, Дылда Гарри считал, что небытие – это что-то вроде пригорода. По
преимуществу населенного ирландцами.
Приезжему этот план очень понравился, и они его обсуждали
изо дня в день. Кое-кто еще пытался примазаться, было даже предложение
организовать общество самоубийц и для упрощения дела ограничиться экскурсией в
Нассау. Но Дылда Гарри твердо стоял на Нью-Йорке, и в один прекрасный вечер он
наконец объявил приезжему, что жизнь ему окончательно опостылела и можно ехать.
Тут как раз Дылда Гарри получил от капитана Ральфа заказ на
партию лангустов, и несколько дней он сюда не приходил, а приезжий эти дни пил
уже вовсе без просыпу. У него было с собой какое-то снадобье вроде нашатыря,
вот он его хлебнет, протрезвится немного – и опять сначала. Но, несмотря на
снадобье, алкоголь в нем все накапливался и накапливался.
Его к тому времени все привыкли запросто звать Самоубийцей,
и вот я ему как-то говорю: «Послушайте, Самоубийца, вы бы хоть сделали
передышку, а то ведь и до небытия не дотянете».
«А я уже все, – говорит. – Я уже en route
[17]. Я уже
отправляюсь в дорогу. Получите с меня за выпитое. Роковой выбор сделан».
Я ему даю сдачу, а он отмахивается. «Сдачи, –
говорит, – не надо. Оставьте эти деньги для Гарри, пусть выпьет на них
перед тем, как последовать за мной».
А сам выскочил из бара, да прямиком на причал Джонни Блейка,
да бултых в воду, а ночь была темная, безлунная, и так его больше никто и не
видал, пока через два дня труп не прибило к берегу на самой оконечности мыса. А
ведь тогда всю ночь никто не ложился, искали, где только могли. Я так думаю, он
расшиб себе голову о какую-нибудь бетонную штуковину под водой, и течение
унесло его в море. Дылда Гарри вернулся на следующий день и оплакивал его, пока
не пропил всю сдачу. Сдача-то была с двадцатидолларовой бумажки. А потом
говорит мне: «Знаешь, Бобби, он, наверно, был псих, Самоубийца-то». И угадал –
родственники потом прислали человека за телом, так этот человек говорил
комиссару, что Самоубийца страдал какой-то механикально-депульсивной болезнью.
У вас такой болезни не было никогда, Роджер?
– Нет, – сказал Роджер. – И теперь уже,
надеюсь, не будет.
– Вот и хорошо, – сказал Бобби. – С небытием
шутить шутки не надо.
– К матери небытие, – сказал Роджер.
Глава 11
Ленч удался на славу. Бифштексы были подрумяненные, в
полосках от рашпера, на котором они жарились. Нож легко входил сквозь корочку,
а внутри мясо было нежное и сочное. Они подбирали подливку ложками, сливали ее
на картофельное пюре, и на желтоватой белизне картофеля образовывались темные
озерки. Бобы лима в масле были целенькие, листья латука – упругие, прохладные,
а грейпфрут – холодный.
От ветра у всех разыгрался аппетит, и Эдди поднялся к ним
наверх и стал смотреть, как они едят. Лицо у него было страшное. Он сказал:
– Ну как вам мясо-то, ничего?
– Мясо замечательное, – сказал Том-младший.
– Жуйте как следует, – сказал Эдди. – Глотать
наспех – только добро переводить.
– Его и жевать не надо, просто во рту тает, –
сказал Том-младший.
– А на сладкое будет что-нибудь? – спросил Дэвид.
– А как же? Пирог и мороженое.
– Ух ты! – сказал Эндрю. – А две порции
можно?
– Смотри, с таким грузом, пожалуй, на дно пойдешь.
Мороженое твердое как камень.
– А с чем пирог?
– Ягодный.
– А мороженое какое?
– Кокосовое.
– Откуда оно у нас?
