– Он про вас спрашивал, мистер Том. Мистер Бобби –
джентльмен до мозга костей, и его иногда утомляет всякий сброд, который сюда
наезжает на яхтах. У него был очень утомленный вид, когда я уходил оттуда.
– А что ты там вообще делал?
– Пошел за кока-колой, а заодно решил погонять немножко
шары на бильярде.
– Стол все такой же?
– Еще хуже.
– Пойду, – сказал Томас Хадсон. – Вот только
приму душ и переоденусь.
– Я вам все чистое приготовил, лежит на кровати, –
сказал Джозеф. – Еще джину с тоником не хотите?
– Нет, спасибо.
– Мистер Роджер приехал.
– Отлично. Я его разыщу.
– Он будет гостить у нас?
– Может быть.
– Я ему приготовлю постель на всякий случай.
– Отлично.
Глава 3
Томас Хадсон принял душ, намылил голову и потом долго стоял
под колючими, острыми, напористыми струйками воды. Он был крупным мужчиной и
голый казался еще крупней, чем в одежде. Кожа у него была загорелая, а волосы
полосами выцвели на солнце. Он встал на весы – сто девяносто два фунта, ничего
лишнего.
Надо было пойти поплавать до душа, подумал он. Но я уже
утром далеко плавал перед тем, как начать работать, а сейчас я устал. Еще
наплаваемся, когда ребята приедут. И Роджер здесь. Это хорошо.
Он надел свежие шорты, старую баскскую рубашку и мокасины,
вышел из дома и спустился к калитке, которая вывела его на сверкающий,
выбеленный солнцем коралловый известняк Королевского шоссе.
Рослый, с очень прямой спиной, старик негр в черном пиджаке
из альпака и отутюженных брюках сошел с крыльца дощатой хижины, каких много
стояло в тени кокосовых пальм у обочины дороги, и зашагал по шоссе впереди
Томаса Хадсона. Когда он выходил на шоссе, Томас Хадсон успел разглядеть его
красивое черное лицо.
Где-то за хижинами детский голос насмешливо затянул на мотив
старой английской песенки:
Дядюшка Эдвард приехал из Нассау,
Конфеты он продает.
Я съел конфетку, и ты съел конфетку,
И у нас заболел живот…
Дядюшка Эдвард оглянулся, его красивое лицо было сердитое и
грустное в ярком свете дня.
– Я тебя знаю, – сказал он. – Я тебя не вижу,
но я знаю, кто ты такой. Вот пожалуюсь на тебя констеблю.
Невидимый мальчишка запел еще звонче и веселей:
Ах, Эдвард,
Ох, Эдвард,
Старый шут-плут-спрут Эдвард,
Конфеты твои – просто дрянь…
– Все расскажу констеблю, – сказал дядюшка
Эдвард. – Констебль на тебя найдет управу.
– Привез сегодня своих дрянных конфет, дядюшка
Эдвард? – крикнул мальчишка. Он предусмотрительно не показывался на глаза.
– Травят человека, – сказал дядюшка Эдвард,
продолжая идти вперед и ни к кому не обращаясь. – Хотят унизить человека,
сорвать с него покровы достоинства. Прости им, боже, ибо не ведают, что творят.
Впереди на Королевском шоссе тоже слышалось пение. Оно
неслось из раскрытых окон над баром «Понсе-де-Леон». Томаса Хадсона нагнал
молодой негр, почти бегом бежавший по коралловому шоссе.
– Скандал там, мистер Том, – сказал он. – А
может, уже и драка. Господин с яхты выбрасывает вещи в окно.
– Какие вещи, Луис?
– Всякие вещи, мистер Том. Все, что под руку попадет.
Дама его хотела ему помешать, так он сказал, что и даму выбросит тоже.
– А что это за господин?
– Какой-то богач с Севера. Хвалился, что может купить и
продать весь наш остров. Пожалуй, цена будет невелика, если он все кругом
порасшвыряет.
– А что же констебль?
– Ничего, мистер Том. Констебля пока не звали. Но все
думают, без констебля дело не обойдется.
– Так ты, значит, сейчас при них, Луис? А я думал, ты
мне приготовишь наживки на завтра.
– Слушаю, сэр, мистер Том. Наживка у вас будет. Вы
насчет наживки не беспокойтесь. При них-то я при них. Они меня подрядили
сегодня с утра выйти с ними на рыбную ловлю, и с тех пор я при них. Но только
никакой рыбной ловли не было. Нет, сэр. Если только выбрасывать чашки, плошки,
тарелки, стулья и всякий раз, когда мистер Бобби пытается подать счет, рвать
этот счет в клочки и ругать мистера Бобби бандитом и мошенником и сволочью –
если только все это не называется рыбной ловлей.
– Видно, господин из таких, с кем нелегко сладить,
Луис.
– Мистер Том, я никого хуже никогда не видал и не
увижу. Потребовал он, чтобы я им пел. Вы знаете, я не умею так хорошо петь, как
Джози, но я пою, как умею, иногда даже лучше. Стараюсь, чтоб было лучше. Вы
знаете. Вам приходилось слышать, как я пою. Поправилась ему одна песня – про
маму, которой не надобен был ни рис, ни горох, ни кокосовый сок, – и
другой он не хочет. Как допою ее, давай опять сначала. Это старая песня,
надоело мне ее петь, я и говорю: «Сэр, я знаю новые песни. Хорошие песни.
Красивые песни. И старых песен я еще много знаю, вот хотя бы про то, как Джон
Джекоб Астор погиб на „Титанике“, когда тот наскочил на айсберг и пошел ко дну,
и я рад буду спеть их вам вместо „Ни рис, ни горох“, если пожелаете». Тихо так,
вежливо сказал, вы же меня знаете. А он в ответ: «Ах ты поганый черномазый
неуч, да у меня заводов, и магазинов, и газет больше, чем твой Джон Джекоб
Астор за всю свою жизнь в горшки наложил, простите за грубое слово, сэр, и я
вот возьму тебя и обмакну в эти горшки головой, чтоб ты мне по указывал, какие
песни слушать». Тут его дама вступилась и говорит: «Милый, ну зачем ты с ним
так? Право, он очень хорошо пел, и я с удовольствием послушала бы какие-нибудь
новые песни». А он на это: «Не будешь ты их слушать, и он их не будет петь.
Заруби это себе на носу». Очень странный господин, мистер Том. А дама только
сказала: «Ох, милый, до чего с тобой трудно сладить». Мистер Том,
новорожденному мартышонку, только что из материнской утробы, легче сладить с
дизель-мотором, чем кому-нибудь с этим господином. Вы уж извините, что я так
разболтался. Очень он меня расстроил. Он и свою даму вконец расстроил.
– Что же ты теперь с ними думаешь делать, Луис?
– Вот раздобыл для дамы ракушечного жемчуга.
