– Неужели ты рассчитывал, что она всю жизнь будет тебя
ждать?
– Как бы там ни было, а он сукин сын.
– Так всегда бывает. Но подожди, ты еще обнаружишь в
нем привлекательные черты.
– Он богатый.
– Вот это, наверно, и есть его привлекательная
черта, – сказал Томас Хадсон. – Такие девушки всегда выходят замуж за
сукиных сынов, а у них всегда оказывается какая-нибудь привлекательная черта.
– Ладно, – сказал Роджер. – Хватит об этом.
– Книгу писать ты будешь?
– Обязательно. Этого она от меня и ждет.
– Вот почему ты решил взяться за дело.
– Отвяжись, Том, – сказал ему Роджер.
– Хочешь пожить на Кубе? Там у меня всего лишь хибарка,
но мешать тебе никто не будет.
– Нет. Я думаю поехать на Запад.
– В Калифорнию?
– Нет. Не в Калифорнию. А что, если я поживу у тебя на
ранчо?
– На ранчо у меня осталась только хижина на дальнем
берегу реки.
– Вот и прекрасно.
Девушка и Роджер совершали длинные прогулки по берегу,
купались вдвоем и с мальчиками. Мальчики выходили на рыбную ловлю, брали с
собой Одри порыбачить и поплавать в масках около рифа. Томас Хадсон много
работал, и, пока он сидел за мольбертом, а мальчики проводили время на море,
ему было приятно думать, что скоро они вернутся домой и будут обедать или
ужинать вместе с ним. Он беспокоился, когда они плавали в масках, но знал, что
Роджер и Эдди не позволят им заплывать далеко. Как-то раз все они отправились с
утра удить на блесну, добрались до самого дальнего маяка на краю отмели,
чудесно провели день и выловили несколько макрелей, белобочек и трех крупных
скумбрий. Он написал скумбрию со странной сплющенной головой, с полосками,
опоясывающими ее длинное обтекаемое тело, и подарил картину Энди, который
поймал из трех самую крупную. На заднем плане картины были летние облака в
небе, высокий маяк с паучьими лапами и зеленые берега.
Потом наступил день, когда старенький гидроплан Сикорского
описал круг над домом и сел в заливе, и они подвезли к нему на шлюпке своих
мальчиков. На другой Джозеф вез их чемоданы. Том-младший сказал:
– До свидания, папа. Лето мы провели у тебя
замечательно.
Дэвид сказал:
– До свидания, папа. Нам было очень хорошо. Ты не
беспокойся о нас. Ничего с нами не случится.
Эндрю сказал:
– До свидания, папа. Спасибо тебе за чудесное, чудесное
лето и за то, что мы едем в Париж.
Они взобрались по трапу на гидроплан и помахали Одри,
которая стояла на причале, и крикнули ей:
– До свидания! До свидания, Одри!
Роджер помог им взобраться, и они сказали:
– До свидания, мистер Дэвис! До свидания, папа! –
И еще раз, очень громко, так, чтобы слышно было на причале: – До свидания,
Одри!
Потом дверь закрыли, задраили, и остались только лица за
стеклами небольших окошек, а потом лица, залитые водой, плеснувшей в стекла,
когда гидроплан заработал своими старыми кофейными мельницами. Томас Хадсон
подался назад от вихря брызг, и допотопный, уродливый гидроплан вырулил на
старт и поднялся на легком ветру, а потом сделал круг в воздухе и, уродливый,
медлительный, ровно пошел своим курсом через залив.
Томас Хадсон знал, что Роджер и Одри тоже собираются в
дорогу, и, так как рейсовое судно ожидалось на следующий день, он спросил
Роджера, когда они решили уезжать.
– Завтра, старик, – сказал Роджер.
– С Уилсоном?
– Да, я просил его вернуться за нами.
– Я только хотел знать, сколько мне всего заказывать.
И на следующий день они тоже улетели. На прощание Томас
Хадсон поцеловал девушку, а она поцеловала его. Накануне, прощаясь с
мальчиками, Одри плакала и, прощаясь с ним, тоже заплакала, и обняла его, и
прижалась к нему.
– Берегите его и себя тоже берегите.
– Постараюсь, Том. Вы были так добры к нам.
– Глупости!
– Я буду писать тебе, – сказал Роджер. – Поручения
какие-нибудь есть? Что я там должен делать?
– Живи, радуйся. И напиши, как там у вас все сложится.
– Обязательно. Эта тоже тебе напишет.
И вот они уехали, и по дороге домой Томас Хадсон зашел к
Бобби.
– Здорово одиноко вам будет, – сказал Бобби.
– Да, – сказал Томас Хадсон. – Мне будет
здорово одиноко.
Глава 14
Как только мальчики уехали, Томас Хадсон затосковал. Но ему
казалось, что это естественная тоска по сыновьям, и он продолжал работать.
Конец твоего мира приходит не так, как на великом произведении искусства,
описанном мистером Бобби. Его приносит с собой местный паренек – рассыльный из
почтового отделения, который вручает тебе радиограмму и говорит:
– Распишитесь, пожалуйста, вот здесь, на отрывном
корешке. Мы очень сожалеем, мистер Том.
Он дал рассыльному шиллинг. Но рассыльный посмотрел на
монету и положил ее на стол.
– Мне чаевых не надо, мистер Том, – сказал он и
ушел.
Он прочитал телеграмму. Потом положил ее в карман, вышел на
веранду и сел в кресло. Он вынул телеграмму и прочитал ее еще раз.
ВАШИ СЫНОВЬЯ ДЭВИД И ЭНДРЮ ПОГИБЛИ ВМЕСТЕ С МАТЕРЬЮ В
АВТОМОБИЛЬНОЙ КАТАСТРОФЕ ПОД БИАРРИЦЕМ. ДО ВАШЕГО ПРИЕЗДА ВСЕ ХЛОПОТЫ БЕРЕМ НА
СЕБЯ ПРИМИТЕ НАШЕ ГЛУБОЧАЙШЕЕ СОЧУВСТВИЕ.
Подписано парижским отделением нью-йоркского банка.
Вошел Эдди. Он узнал все от Джозефа, который узнал все от
радиста.
Эдди сел рядом с ним и сказал:
– Мать твою. Как такое могло случиться, Том?
– Не знаю, – сказал Томас Хадсон. – Наверно,
они на что-нибудь налетели или их кто-нибудь ударил.
– Уж наверно, не Дэви вел машину.
– Наверно, не Дэви. Но теперь это уже не имеет
значения.
Томас Хадсон смотрел на плоскую синеву моря и на густо
синеющий Гольфстрим. Солнце стояло низко и скоро должно было зайти за облака.
– Думаете, она правила?
– Вероятно. А может, у них был шофер. Какая разница?
– Думаете, Энди?
– Может быть. Она могла ему позволить.
