– Он малый самонадеянный, – сказал Эдди.
– Был самонадеянный, – сказал Томас Хадсон. –
Теперь уже вряд ли.
Солнце садилось, а перед ним стлались облака.
– Как только наши выйдут на связь, надо послать
телеграмму Уилсону, чтобы он прилетел сюда пораньше и пусть позвонит и закажет
мне билет в Нью-Йорк.
– А пока вас не будет, что мне делать здесь?
– Да так, присматривай за всем. Чеки на каждый месяц я
оставлю. Если начнутся ураганы, найми людей, сколько потребуется, чтобы помощь
у тебя была хорошая и на катере и в доме.
– Будет сделано, – сказал Эдди. – Но теперь
мне на все это на…
– Мне тоже, – сказал Томас Хадсон.
– У нас есть Том-младший.
– Да, пока есть, – сказал Томас Хадсон и впервые
заглянул в глубокую бесконечную перспективу ожидающей его впереди пустоты.
– Как-нибудь справитесь, – сказал Эдди.
– Конечно. А когда я не справлялся?
– Поживете в Париже, а потом поезжайте к себе на Кубу,
и пусть Том-младший там с вами побудет. Писать на Кубе вам хорошо, вот и
отвлечетесь.
– Конечно, – сказал Томас Хадсон.
– Путешествовать будете, это тоже хорошо. Будете ездить
на огромных пароходах, мне всегда на таких хотелось поплавать. Все их
перепробуйте. Пусть везут вас по своим путям-дорогам.
– Конечно.
– Ах, мать твою! – сказал Эдди. – И какого
хрена нашего Дэви убило?
– Не надо, Эдди, – сказал Томас Хадсон. –
Этого нам не дано знать.
– Да пропади все пропадом! – сказал Эдди и сдвинул
шляпу на затылок.
– Как сумеем, так и сыграем, – сказал Томас
Хадсон. Но теперь он знал, что для него игра не стоит свеч.
Глава 15
Пересекая океан на «Ile de France», Томас Хадсон понял, что
ад не обязательно такой, каким описывал его Данте или кто-нибудь другой из
великих бытописателей ада, а может быть и комфортабельным, приятным, милым
твоему сердцу пароходом, увозящим тебя на восток, в страну, к которой ты всегда
приближался, заранее предвкушая свой приезд туда. Кругов в этом аду
насчитывалось много, и они не имели таких четких границ, как у великого
флорентийского эгоцентрика. Он сел на пароход рано, ища в нем (теперь это было
уже ясно) спасения от города, где его пугали встречи с людьми, которые будут
заговаривать с ним о случившемся. Он думал, что на пароходе сумеет прийти к
какому-то соглашению со своим горем, еще не зная, что горю никакие соглашения
не помогут. Излечить его может только смерть, а все другое лишь притупляет и
обезболивает. Говорят, будто излечивает его и время. Но если излечение приносит
тебе нечто иное, чем твоя смерть, тогда горе твое, скорее всего, не настоящее.
Одно из средств, которое притупляет его временно, притупляя
в тебе вообще все остальные чувства, – это пьянство. Есть и другое,
отвлекающее тебя от мыслей о нем, – и это работа. Оба эти средства были
известны Томасу Хадсону. Но он знал также, что пьянство убьет в нем способность
хорошо работать, а работа уже столько лет лежала в основе его жизни, что он не
мог позволить себе потерять эту способность.
Но поскольку он знал, что несколько дней работать не сможет,
то решил пить, читать, заниматься моционом и, замучившись за день, спать
мертвым сном. Он спал в самолете. Но в Нью-Йорке спать не мог.
Теперь он сидел в своей двойной каюте люкс, куда носильщики
уже внесли его чемоданы и большую пачку купленных им журналов и газет. Он
решил, что с такого чтива начинать будет легче всего. Он отдал стюарду свой
билет и попросил его принести бутылку перрье и льду. Когда это был подано, он
достал из чемодана бутылку шотландского виски, откупорил ее и приготовил себе
питье. Потом перерезал бечевку, которой была связана пачка журналов и газет, и
разложил их на столе. Номера были свеженькие, девственные по сравнению с теми,
которые приходили на остров. Он взял «Нью-Йоркер». На острове он всегда
приберегал этот журнал к вечеру, и ему уже давно не приходилось видеть номер
«Нью-Йоркера», вышедший на этой же неделе и не перегнутый пополам. Он сидел в
глубоком, удобном кресле и пил виски и понимал, что невозможно читать
«Нью-Йоркер», если те, кого ты любишь, умерли всего несколько дней назад. Он
взял «Тайм» и «Тайм» смог читать – все, включая раздел «Некрологи», где были
оба его мальчика – мертвые, и был указан их возраст, возраст их матери, не
совсем точно, указано ее семейное положение и то, что она развелась с ним в
1933 году.
В журнале «Ньюсуик» сведения были те же самые. Но когда
Томас Хадсон прочел эту краткую заметку, у него осталось странное чувство,
будто автор ее пожалел погибших мальчиков.
Он смешал себе еще одну порцию и подумал, что лучше всего
для смеси с виски годится перрье, потом прочел от корки до корки «Тайм» и
«Ньюсуик». Какого черта ее понесло в Биарриц? – подумал он. Вполне могла
бы поехать в Сен-Жан-де-Люс.
И понял, что виски уже немного помогло ему.
Отрешись от них, сказал он себе. Помни, какие они были, а
остальное вычеркни из памяти. Рано или поздно придется это сделать. Так сделай
это теперь.
Читай дальше, сказал он. И тут пароход отчалил от пристани.
Он шел очень медленно, и Томас Хадсон даже не взглянул в иллюминатор. Он сидел
в удобном кресле и просматривал кипу газет и журналов и пил шотландское виски с
перрье.
Не стоит перед тобой никакой проблемы, сказал он. Ты
отрешился от них, и они исчезли. Да и вообще нельзя было так любить этих
мальчиков. Нельзя было любить мальчиков, и их мать нельзя было любить. Вот ведь
что виски делает! – сказал он себе. Какое блистательнее разрешение всех
наших проблем. Мудрец алхимик разрешил труднейшую задачу. Из олова он сотворил
дерьмо. Нет, не вышло… Из олова он сотворил ко злату и дерьмо в придачу. Вот
так лучше.
Интересно, где сейчас Роджер со своей девицей, подумал он.
Где находится Томми, видимо, известно в банке. А где я – я сам знаю. Я сижу
здесь с бутылкой «Старого лосося». Завтра я все это из себя выпарю в гимнастическом
зале. Усядусь там на велосипед, который никуда не приезжает, и на механическую
лошадку. Вот что мне требуется. Хорошенько протрястись на механической лошадке.
Потом основательный массаж. Потом я встречусь с кем-нибудь в баре, и мы
поговорим о том о сем. Ведь всего шесть дней. Шесть дней прожить можно.
