Они стояли в тени придорожной пальмы, куда отошли в начале
разговора, и Луис, достав из кармана чистую тряпицу, бережно развернул ее и
показал несколько блестящих, перламутрово-розовых, очень мало похожих на жемчуг
горошин, какие иногда находят местные жители при очистке раковин. Ни одна из
знакомых Томасу Хадсону женщин, кроме королевы Марии Английской, не позарилась
бы на такой жемчуг. Не то чтобы Томас Хадсон мог считать королеву Марию своей
знакомой – он ее видел только на картинках и в кино да еще в «Нью-Йоркере», где
часто мелькал ее профиль; но оттого, что она любила ракушечный жемчуг, ему
казалось, что он ее знает лучше многих своих давних знакомых. Королева Мария
любит ракушечный жемчуг, а сегодня весь остров празднует ее день рождения,
думал он, но едва ли ракушечный жемчуг послужит утешением для спутницы того
господина, о котором рассказывал Луис. Впрочем, может быть, и королева Мария
говорила, что любит этот жемчуг, просто чтобы сделать приятное своим подданным
на Багамских островах.
Они шли дальше по направлению к «Понсе-де-Леон», и Луис
говорил:
– Эта его дама плакала, мистер Том. Она плакала
горькими слезами. Тут я и предложил, что схожу к Рою и принесу ей ракушечного
жемчуга, пусть посмотрит.
– Наверно, это ее очень порадует, – сказал Томас
Хадсон. – Если она любит ракушечный жемчуг.
– Надеюсь, что порадует. Сейчас отнесу ей.
Томас Хадсон вошел в бар, прохладный и даже темноватый на
первый взгляд после сверкания коралловой дороги, и выпил джину с тоником и
кусочком лимонной корки, прибавив в стакан несколько капель ангостуры. Мистер
Бобби стоял за стойкой с мрачнейшим видом. Четверо молодых негров играли на
бильярде, слегка приподнимая одну его сторону, когда по ходу игры предстоял
особо сложный карамболь. Пение наверху прекратилось, и в баре было очень тихо,
только пощелкивали бильярдные шары. У стойки сидели двое матросов с яхты,
ошвартованной у причала. Постепенно глаза Томаса Хадсона привыкли к освещению
бара, и ему стало прохладно и приятно. Пришел сверху Луис.
– Господин уснул, – сказал он. – Я оставил
жемчужины его даме. Она смотрит на них и плачет.
Томас Хадсон заметил, как матросы с яхты переглянулись, но
не сказали ни слова. Он стоял, держа в руках стакан с приятно-горьковатым
напитком, все еще смакуя первый долгий глоток, напомнивший ему Тангу, Момбасу и
Ламу и все то побережье, и его вдруг охватила тоска по Африке. Вот он так
прочно осел здесь, на этом острове, а ведь мог бы сейчас быть в Африке. Кой
черт, подумал он, я всегда могу туда поехать. Нужно находить главное в себе
самом, где бы ты ни был. А здесь это мне неплохо удается.
– Том, вам правда нравится эта штука? – спросил
его Бобби.
– Конечно. Иначе я бы не стал ее пить.
– Я раз по ошибке откупорил бутылку, так словно хины
глотнул.
– А там есть хина.
– С ума сходят люди, честное слово, – сказал
Бобби. – Человек может выбрать себе любой напиток. У него есть чем
заплатить. Кажется, пей и получай удовольствие – так нет, он берет и портит
добрый джин, наливая туда индийской водички с хиной.
– Мне нравится. Я люблю вкус хины в сочетании с
лимонной коркой. От этого коктейля словно все поры в желудке раскрываются.
Никакой другой напиток меня так не бодрит. Я себя после него отлично чувствую.
– Знаю. Вы себя всегда хорошо чувствуете, когда
выпьете. А я – отвратительно. Где Роджер?
Роджер был приятель Томаса Хадсона, купивший себе рыбацкую
хижину на другой стороне острова.
– Скоро появится. Мы с ним сегодня обедаем у Джонни
Гуднера.
– Не пойму, что за интерес таким людям, как вы, Роджер
Дэвис и Джонни Гуднер, торчать на этом острове.
– Это прекрасный остров. Вы же торчите.
– Я торчу, потому что я здесь деньги зарабатываю.
– Могли бы и в Нассау зарабатывать.
– Черт с ним, с Нассау. Здесь веселее. По части веселья
лучше этого острова не найти. И кой-кому здесь случалось сколотить состояние.
– По-моему, здесь жить очень славно.
– Еще бы, – сказал Бобби. – По-моему, тоже.
Если можно зарабатывать деньги. Вы эти картины продаете, над которыми все время
трудитесь?
– На них сейчас много покупателей.
– Платить деньги за картины, на которых нарисован
дядюшка Эдвард! Или негры в воде. Негры на берегу. Негры в лодке. Ловцы
черепах. Ловцы губок. Буря на море. Смерч. Шхуна, разбитая волнами. Шхуна, еще
не достроенная. Все то, что можно увидеть бесплатно. Неужели их правда
покупают?
– Ну конечно. Раз в год в Нью-Йорке устраивается
выставка и выставленные картины продаются.
– С аукциона?
– Нет. Тот, кто устраивает выставку, назначает каждой
картине цену. Люди смотрят и покупают. Бывает, что и музей купит какую-нибудь.
– А сами вы можете их продавать?
– Конечно.
– Я бы, пожалуй, купил у вас смерч, – сказал
Бобби. – Здоровенный чтоб был смерч, черный как дьявол. Или еще лучше два
смерча, как они несутся над отмелью с таким ревом, что больше ничего не слышно
кругом. Всасывают воду и пугают людей до смерти. И я на своей лодочке – выехал
ловить губку и попался. А смерч бушует, сорвал у меня стеклянный щиток. Чуть не
всосал и лодку вместе с водой. Такой смерч, что господь бог ему сам не рад.
Сколько бы вы с меня взяли за такую картину? Я бы ее прямо вот здесь и повесил.
Или у себя дома, если моя старуха не умрет со страху.
– Цена зависит от размера картины.
– Делайте любого размера, какой вам захочется, –
величественно разрешил Бобби. – Такую картину, черт побери, маленькую не
сделаешь. Знаете что, нарисуйте даже три смерча. Я раз видел три смерча у
острова Андроса, вот как сейчас вас вижу. Они закручивались до самого неба, а
один всосал лодку ловца губок, так когда она упала, мотор насквозь пробил
днище.
– Вопрос в том, сколько будет стоить холст, –
сказал Томас Хадсон. – Я с вас возьму только стоимость холста.
– Ну, тогда покупайте холст побольше, – сказал
Бобби. – Мы такие изобразим смерчи, что, кто ни взглянет, со страху тут же
выкатится из бара, а то и вовсе удерет с этого чертова острова.
Он был потрясен грандиозностью замысла, но заложенные тут
возможности лишь постепенно раскрывались перед ним.
