– Мне можно рассказать, ты же знаешь. Генри мне всегда
по ночам рассказывает про свои огорчения и плачет. Вилли мне рассказывает
ужасные вещи. Не про огорчения, а кое-что пострашней огорчений. Все мне все
рассказывают. Только ты вот не хочешь.
– Мне не станет легче, если я расскажу. Мне от этого
всегда только хуже становится.
– Том, зачем Вилли говорит мне всякие гадости? Он же
знает, что для меня это прямо как ножом по сердцу – слушать такие слова. Он же
знает, что я сама никогда никаких таких слов не говорю и ничего не делаю
свинского и противного природе.
– Оттого-то мы и зовем тебя Умницей Лил.
– Если бы мне сказали: будешь делать такое,
разбогатеешь, а не будешь, останешься навсегда в бедности, – я бы
предпочла остаться в бедности.
– Знаю. Ты, кажется, хотела съесть сандвич?
– Это когда я проголодаюсь. Сейчас я еще не
проголодалась.
– Тогда, может, выпьешь еще со мной?
– Охотно. Слушай, Том, что я тебя еще хочу спросить.
Вилли сказал, у тебя есть кот, который в тебя влюблен. Неужели правда?
– Правда.
– Какой ужас!
– Что же тут ужасного? Я и сам влюблен в этого кота.
– Фу, даже слышать не хочу. Ты меня нарочно дразнишь,
Том, не надо меня дразнить. Вилли вот дразнил меня и довел до слез.
– Я этого кота очень люблю, – сказал Томас Хадсон.
– Перестань, довольно об этом. Скажи мне лучше, когда
ты меня поведешь в бар, куда ходят психи из сумасшедшего дома?
– Как-нибудь на днях.
– Неужели психи в самом деле ходят туда так же, как
мы, – выпить, людей повидать?
– Совершенно так же. Вся разница в том, что на них
штаны и рубахи из мешковины.
– А это правда, что ты играл в бейсбольной команде
сумасшедшего дома, когда там был матч с колонией прокаженных?
– Еще бы! У них никогда не было лучшего подающего.
– А как ты вообще к ним попал?
– Ехал раз мимо, возвращаясь с ранчо Бойерос, и мне
приглянулось место.
– Ты правда сводишь меня в этот бар?
– Конечно, свожу. Если тебе не страшно.
– Страшно. Но с тобой мне будет не так страшно. Мне для
того и хочется сходить туда. Чтоб было страшно.
– Среди этих психов есть замечательные люди. Тебе
понравятся.
– Мой первый муж был псих. Но он был тяжелый псих.
– А как тебе кажется, Вилли не псих?
– Ну что ты. Просто у него трудный характер.
– Он очень много тяжелого перенес.
– А кто нет? Но Вилли слишком любит козырять этим.
– Вряд ли. Я знаю. Можешь мне поверить.
– Тогда поговорим о чем-нибудь другом. Видишь, вон
стоит человек, разговаривает с Генри?
– Вижу.
– Он в постели ничего, кроме свинских штук, не
признает.
– Бедный.
– Он вовсе не бедный. Он богатый. Но ему нравится
только porquerias[44].
– А тебе никогда не нравилось porquerias?
– Никогда. Спроси кого хочешь. И с женщинами я тоже
никогда в жизни не баловалась.
– Умница Лил.
– А что, разве ты хотел бы, чтобы я была другая? Тебе
ведь porquerias ни к чему. Тебе нужно простой любви и радости и потом спокойно
заснуть. Я тебя знаю.
– Todo el mundo me conoce
[45].
– Нет, все не знают. Все о тебе воображают невесть что.
А я тебя знаю.
Томас Хадсон снова пил замороженное дайкири без сахара, и
сейчас, приподняв тяжелый с заиндевевшими краями стакан, он смотрел на его
содержимое, зеленовато-прозрачное под шапкой пены, и оно напоминало ему море.
Взбитая сверху пена походила на след за кормой, а прозрачная жидкость внизу была
как морская волна, когда катер взрезает ее на мелководье над глинистым дном.
Почти точно такой же цвет.
– Жаль, нет напитков цвета морской воды на глубине
восьмисот саженей, когда стоит мертвый штиль, и солнце палит почти отвесно, и
море кишит планктоном.
– Что? – спросила Умница Лил.
– Ничего. Давай пить эту мелководную жижу.
– Том, что с тобой такое? Что-нибудь не ладится?
– Нет.
– Ты сегодня ужасно грустный и как будто чуть-чуть
постарел.
– Это от северного ветра.
– Но ты всегда говорил, что северный ветер бодрит тебя
и придает тебе силы. Как мы часто любились с тобой оттого, что дул северный
ветер.
– Очень часто.
– Ты всегда хвалил северный ветер, и ты купил мне вот
это пальто носить, когда он задует.
– Что ж, пальто красивое.
– Я бы его уже десять раз могла продать, – сказала
Умница Лил. – Ты даже не представляешь, сколько на него было охотниц.
– Сегодня подходящая для него погода.
– Развеселись, Том. Ты же всегда такой веселый, когда
выпьешь. Допей свой стакан и закажи еще.
– Это нельзя пить быстро, лоб заболит.
– Ну, тяни медленно, глоток за глотком. А я, пожалуй,
выпью еще один highbolito.
Она сама приготовила себе хайболл, взяв бутылку, заранее
поставленную перед ней Серафином, и Томас Хадсон посмотрел и сказал:
– Ну что это за питье – одна пресная вода. И цвет
такой, как у воды в реке Файрход до слияния с Гиббоном, от которого образуется
Мэдисон. Долей еще виски, тогда хоть получится цвет той речушки, что впадает в
Медвежью реку у кедровой рощи за Ваб-Ми-Ми.
– Какое смешное название «Ваб-Ми-Ми», – сказала
она. – А что оно означает?
– Не знаю, – ответил он. – Просто так
называется индейский поселок. Я, наверно, когда-то знал, как перевести, да
забыл. Это на языке оджибвеев.
– Расскажи мне про индейцев, – попросила Умница
Лил. – Про индейцев даже интереснее, чем про психов.
– Здесь, на побережье, индейцев немало. Только эти
индейцы – поморяне, они больше рыбаки и угольщики.
