– Тебе что нужно, женщина? Тебе нужен настоящий рекорд
или фиговый?
– Ни то и ни другое. Я хочу highbolito con agua
mineral.
– Como siempre[64], – сказал Серафин.
– Я коньяк тоже пью.
– Мне бы лучше не видать, как ты пьешь коньяк.
– Знаешь, Том, я однажды, когда садилась в трамвай,
упала и чуть не погибла.
– Бедная Лил, – сказал Серафин. – Какая у
тебя жизнь – полная опасностей и всяких переживаний!
– Уж лучше твоей – с утра до вечера стоишь за стойкой в
деревянных башмаках и угождаешь пьяницам.
– Это моя работа, – сказал Серафин. – А
угождать таким выдающимся пьяницам, как ты, для меня большая честь.
В бар вошел Генри Вуд. Он стал рядом с Хадсоном – высокий,
весь потный, взволнованный переменой в ранее принятых планах. Что может
доставить ему большее удовольствие, подумал Томас Хадсон, чем внезапное изменение
планов!
– Мы едем к Альфреду в его «Дом греха», – сказал
Генри. – Хочешь с нами, Том?
– Вилли ждет тебя в «Баскском баре».
– Пожалуй, на этот раз Вилли нам брать незачем.
– Тогда так и скажи ему.
– Хорошо, я ему позвоню. А ты поедешь, Том? Будет очень
весело.
– Тебе надо бы поесть.
– Я закажу себе большой сытный обед. Ну, как твои дела?
– Мои дела хорошо, – сказал Томас Хадсон. –
Отлично.
– Будешь перекрывать свой рекорд?
– Нет.
– Вечером увидимся?
– Вряд ли.
– Если хочешь, я приеду и переночую у тебя.
– Нет. Развлекайся. Только поешь чего-нибудь.
– Я закажу себе великолепный обед. Даю честное слово.
– Не забудь позвонить Вилли.
– Вилли я позвоню. Можешь не беспокоиться.
– А где у Альфреда этот «Дом греха»?
– У него великолепно. Дом смотрит на гавань, хорошо
обставлен, и вообще там замечательно.
– Я спрашиваю адрес.
– Адреса я не знаю, но я передам с Вилли.
– Ты не думаешь, что Вилли обидится?
– А что поделаешь, Том? Не могу я пригласить его туда.
Ты знаешь, как я люблю Вилли. Но есть места, куда я не могу таскать его за
собой. Ты знаешь это не хуже меня.
– Ладно. Только не забудь позвонить ему.
– Честное слово, позвоню. И даю слово, что закажу себе
шикарный обед.
Он улыбнулся, похлопал Умницу Лил по плечу и вышел. Для
такого гиганта походка у него была удивительно красивая.
– А какие у него девочки в «Доме греха»? – спросил
Томас Хадсон Умницу Лил.
– Да нет их, все разбежались, – сказала Умница
Лил. – Там есть нечего. И выпивки, по-моему, тоже маловато. Куда ты
поедешь – туда или, может, ко мне?
– К тебе, – сказал Томас Хадсон. – Но
попозже.
– Расскажи мне еще что-нибудь веселое.
– Хорошо. Но о чем?
– Серафин, – сказала Лил. – Дай Томасу еще
одну порцию двойного замороженного, без сахара. Tengo todavia mi
highbolito[65]. – Потом, обратившись к Томасу Хадсону: – Вспомни, когда тебе
жилось всего веселее. Только чтобы без запахов.
– Без запахов не обойдется, – сказал Томас Хадсон.
Он смотрел, как Генри Вуд прошел через площадь и сел а спортивную машину очень
богатого сахарного плантатора по имени Альфред. Генри Вуд был слишком
громоздкий для такой машины. Громоздкость ему во всем мешает, подумал Томас
Хадсон. Но есть кое-какие дела, где она не помеха. Нет, сказал он себе. Сегодня
же у тебя свободный день. Пользуйся своим свободным днем. – О чем же тебе
рассказать?
– О том, о чем я тебя просила.
Он смотрел, как Серафин наклоняет миксер над высоким бокалом
и как шапка дайкири завитками переливается через его край на стойку. Серафин
надел на бокал снизу картонный кружок, и Томас Хадсон поднял его – тяжелый,
холодный – за тонкую ножку и сделал большой глоток, и, прежде чем проглотить,
задержал дайкири во рту, холодя им язык и зубы.
– Хорошо, – сказал он. – Самые веселые дни в
моей жизни были те, когда я мальчишкой просыпался утром, и мне не надо было
идти в школу, и не надо было работать. По утрам я всегда просыпался очень
голодным и чувствовал запах росы на траве и слышал, как ветер шумит в верхушках
деревьев, если было ветрено, а если ветра не было, тогда я слышал лесную тишину
и покой озера и ловил первые утренние звуки. Первым звуком иногда был полет
зимородка над водой, такой спокойной, что его отражение скользило по ней, а он
летел и стрекотал на лету. Иногда это цокала белка на дереве около дома,
подергивая хвостом в такт своему цоканью. Часто это был голос ржанки,
доносившийся с холмов. И всякий раз, когда я просыпался и слышал первые
утренние звуки, хотел есть и вспоминал, что ни идти в школу, ни работать не
надо, мне было так хорошо, как никогда больше не бывало.
– Даже с женщинами?
– С женщинами я был счастлив. Отчаянно счастлив.
Невыносимо счастлив. Так счастлив, что самому не верилось – казалось, ты пьян
или сошел с ума. Но такого счастья, как с моими мальчиками, когда они были со
мной, или как по утрам в детстве, я никогда больше не испытывал.
– Как это может быть? Один, без людей – и счастлив не
меньше, чем с людьми.
– Это все ерунда. Ты сама просила меня рассказать
первое, что придет в голову.
– Вовсе нет. Я просила, расскажи мне веселую историю о
самом приятном, что у тебя было в жизни. А какая же это история? Проснулся
человек, и ему стало приятно. Ты расскажи настоящую.
– О чем?
– Чтобы там была любовь.
– Какая любовь? Небесная или земная?
– Да ну тебя. Просто настоящая любовь и чтоб было
весело.
– Об этом могу рассказать очень интересную историю.
– Вот и рассказывай. Еще порцию заказать?
