– Я все думаю, какую amor пустить первой. Ладно. Вот
тебе одна моя amor.
– Только чтобы было интересно, а то мне немножко надоел
твой Китай.
– И напрасно. Ты бы влюбилась в него так же, как я.
– Почему же ты не остался там?
– Нельзя там было оставаться, того и гляди, могли
прийти япошки.
– Todo esta` jodio por la querra
[70].
– Да, – сказал Томас Хадсон. –
Согласен. – Он никогда не слышал от Умницы Лил такого крепкого словца и,
услышав его, удивился.
– Me cansan con la querra[71].
– Мне тоже, – сказал Томас Хадсон. – Я
здорово устал от нее. Но вспоминать Гонконг никогда не устаю.
– Ну, так расскажи мне о нем побольше. Это bastante
interesante[72]. Но я хотела послушать про любовь.
– Да знаешь, там все было так интересно, что времени на
любовь почти не оставалось.
– А кто у тебя была там первая?
– Первой была очень высокая и красивая китаянка, сильно
европеизированная, эмансипированная, но она не хотела приходить ко мне в
гостиницу, говоря, что тогда все об этом узнают, и ночевать у нее дома тоже не
позволяла, потому что тогда узнает прислуга. Но ее овчарка уже знала о нас. Она
сильно нам все осложняла.
– Тогда где же вы с ней сходились?
– Сходились, как молокососы сходятся, – там, где
мне удавалось ее уговорить, главным образом в машинах, в лодках.
– Бедный наш дружок мистер Икс!
– Конечно, бедный.
– И тем ваша любовь и ограничивалась? Вы так-таки и не
провели ни одной ночи вместе?
– Нет.
– Бедный Том. А стоила она таких терзаний?
– Кто ее знает. Кажется, стоила. Мне, конечно, надо
было снять дом, а не оставаться в отеле.
– «Дом греха» тебе надо было снять, как это здесь
делают.
– Не люблю я эти «Дома греха».
– Да, знаю. Но если уж она так тебе была нужна.
– Это все как-то обошлось. Тебе еще не надоело слушать?
– Нет, Том, что ты! Про такое не надоест. Чем же это
в??е кончилось?
– Однажды мы ужинали с этой девушкой, а после ужина
долго катались в лодке, и это было замечательно, только не очень удобно. У нее
была чудесная кожа, все, что предшествует тому самому, очень возбуждало ее, и
губы у нее были тонкие, но отягощенные любовью. Потом мы вышли из лодки и пошли
к ней в дом, а там эта овчарка, и надо было стараться, чтобы никто не
проснулся, и наконец я ушел к себе в отель, неудовлетворенный, усталый от споров,
хотя она и была права. Но зачем тогда эта дурацкая эмансипация, если нельзя
лечь в постель с мужчиной? Если уж провозглашать эмансипацию, тогда надо прежде
всего дать свободу простыням. Словом, я был настроен мрачно и frustrado
[73].
– Я никогда не видела, чтобы ты был frustrado. Это,
наверно, очень смешно.
– Нет, не смешно. Я был злющий в ту ночь, все мне
казалось отвратительным.
– Ну, рассказывай дальше.
– Взял я ключ у портье с таким настроением, что к черту
все на свете. Отель был большой, и мрачный, и мрачно роскошный, и я поднялся на
лифте, зная, что меня ждет большой, и роскошный, и мрачный, и неуютный номер и
не ждет прекрасная китаянка. Прохожу по коридору, отпираю массивную дверь
своего огромного мрачного номера, и как ты думаешь, что я там вижу?
– Что ты там видишь?
– Трех совершенно прелестных молодых китаянок, таких
прелестных, что моя китаянка, которую мне не удалось в тот день заполучить,
рядом с ними выглядела бы школьной учительницей. До того они были хороши, что
просто выдержать невозможно, и ни одна из трех ни слова не говорила
по-английски.
– Откуда же они взялись?
– Один из моих миллионеров прислал. Они мне передали
записку от него. Записка была на толстенной бумаге в веленевом конверте, и там
было сказано только: «С приветом от С. В.».
– И что ты стал делать?
– Я ведь совершенно не знал их обычаев, поэтому я
сперва поздоровался с каждой за руку, потом перецеловал всех по очереди, потом
предложил пойти вместе под душ, чтобы лучше перезнакомиться между собой.
– На каком языке ты им это предложил?
– На английском.
– И они поняли?
– Я им все очень хорошо объяснил.
– А что было дальше?
– Я не знал, как быть, мне еще ни разу не приходилось
ложиться в постель с тремя девушками сразу. Две – это еще куда ни шло спьяну,
хоть я знаю, что ты этого не одобряешь. Но три – это уже целая компания, и я
просто не знал, как быть. Я спросил, не желают ли они выпить, но они не
пожелали. Тогда я выпил сам, и мы все вчетвером сели на кровать – по счастью,
кровать была огромных размеров, а девушки маленькие. А потом я выключил свет.
– Ну и как это было?
– Чудесно. Никогда бы не думал, что можно обнимать трех
девушек сразу. Но оказалось, что можно. Тем более в темноте. Мне даже спать не
хотелось. Но в конце концов я заснул, а когда проснулся, они все три спали и
при утреннем свете были так же хороши, как накануне. Это были самые красивые
девушки, каких я когда-либо видел.
– Лучше, чем я при нашем первом знакомстве двадцать
пять лет назад?
– Нет, Лил. No puede ser
[74]. Но ведь они были китаянки,
а ты знаешь, как китаянки могут быть хороши. У меня и раньше бывали китаянки.
– Но целых три сразу.
– Да, три – это многовато. Для любви нужна только одна,
это я согласен.
– Ты не думай, что я ревную. Ты ведь их не искал сам, и
потом, это был подарок. Вот ту, что с собакой, что не захотела с тобой спать,
ее я ненавижу. Но скажи мне, Том, как ты себя чувствовал утром?
– Я себя чувствовал так, как будто меня выжали. Как
будто во мне ничего не осталось, одна пустота. Спина у меня не гнулась,
поясница болела так, что не прикоснись, и я чувствовал себя развратником до
мозга костей.
