– Ничего. Мне было смешно. Я кое-что узнала о тебе, о
чем раньше не догадывалась. А другие девушки не обижаются, когда ты называешь
их по-разному?
– Других девушек у меня нет. Жена – есть.
– Я изо всех сил стараюсь, чтобы она мне нравилась,
стараюсь не думать о ней плохо, но это очень трудно. Ругать ее при себе,
конечно, никому не позволяю.
– Я ее буду ругать.
– Нет. Не надо. Это пошло. Я терпеть не могу две вещи.
Мужчин, когда они плачут. Я знаю, плакать им иногда приходится. Но я этого не
люблю. И еще не терплю, когда они ругают своих жен. А почти все этим
занимаются. Так что ты свою, пожалуйста, не ругай, мне так хорошо с тобой, не
порть мне удовольствия.
– Ладно. Пошла она к черту. Не будем о ней говорить.
– Том, прошу тебя. Ты же знаешь, я считаю ее
красавицей. Она и есть красавица. Правда. Pero no es mujer para ti
[79]. Но не
будем ее ругать.
– Хорошо.
– Расскажи мне еще что-нибудь веселое. Если тебе будет
весело рассказывать, тогда можно и без любви.
– Нет у меня веселых историй.
– Зачем ты так говоришь? Ты их сотни знаешь. Выпей еще
одну порцию и расскажи мне веселую историю.
– А ты почему ничего не расскажешь?
– Что же мне рассказывать?
– Что-нибудь для укрепления этой, как ее, морали.
– Tu tienae la moral muy baja
[80]. – Конечно. Я это
прекрасно знаю. Но ты бы все-таки рассказала мне что-нибудь такое для
укрепления.
– Этим тебе надо заниматься. Сам знаешь. Все другое,
все, что ни попросишь, я сделаю. И это ты тоже знаешь.
– Ладно. Так ты правда хочешь послушать еще одну
веселую историю?
– Да, пожалуйста. Вот твой бокал. Еще одна веселая
история и еще один дайкири, и тебе станет совсем хорошо.
– Ручаешься?
– Нет, – сказала она и заплакала, глядя на него,
заплакала легко и естественно, будто вода забила в роднике. – Том, что с
тобой? Почему ты мне ничего не говоришь? Я боюсь спросить. Это?
– Это самое, – сказал Томас Хадсон. Тогда она
заплакала навзрыд, и он обнял ее за плечи при всем честном народе и стал
успокаивать. Она плакала некрасиво. Она плакала откровенно и сокрушительно.
– Бедный мой Том, – сказал она. – Бедный Том.
– Возьми себя в руки, mujer, и выпей коньяку. Вот
теперь мы с тобой повеселимся.
– Не хочу я веселиться. Я никогда больше не буду
веселиться.
– Постой, – сказал Томас Хадсон. – Видишь,
как бывает, когда расскажешь людям все как есть.
– Сейчас я развеселюсь, – сказала она. –
Подожди, дай мне минутку. Я схожу в уборную и успокоюсь.
Да уж, будь любезна, подумал Томас Хадсон. Потому что мне
очень плохо, и, если ты не перестанешь плакать или заговоришь об этом, я отсюда
смоюсь. А если я смоюсь отсюда, куда мне, к черту, деваться? Он понимал, что
возможности его ограничены и что никакой «Дом греха» тут не поможет.
– Дай мне еще двойного замороженного дайкири без
сахара. No se lo que pasa con esta mujer[81].
– Она плачет, как из лейки льет, – сказал
бармен. – Вот кого бы пустить вместо водопровода.
– А как там дела с водопроводом? – спросил Томас
Хадсон.
Его сосед слева – веселый коротышка со сломанным носом (в
лицо Томас Хадсон его знал, но ни имени, ни политических убеждений вспомнить не
мог) – сказал:
– Это cabrones[82]! За воду они всегда деньги вытянут,
потому что без воды не обойдешься. Без всего прочего можно обойтись, а воду
ничто не заменит. Без воды как ты обойдешься? Так что на воду они деньги у нас
всегда вытянут. И значит, хорошего водопровода здесь не будет.
– Я что-то не совсем вас понимаю.
– Si, hombre[83]. Денег на водопровод они всегда наберут,
потому что водопровод – вещь необходимая. Значит, проводить его не станут.
Будете вы резать курочку, которая несет вам золотые водопроводы?
– А почему не провести водопровод, хорошо заработать на
нем и словчить как-нибудь еще?
– Лучше, чем с водой, не словчишь. Пообещайте людям
воду, вот вам и деньги. Какой политик будет проводить хороший водопровод и тем
самым ставить крест на своем truco[84]? Политики неопытные, бывает, постреливают
друг друга из-за всяких мелких дел, но кто захочет выбивать истинную основу
из-под политической экономии? Предлагаю тост за таможню, за махинации с
лотереей, за твердые цены на сахар и за то, чтобы у нас никогда не было
водопровода.
– Prosit, – сказал Томас Хадсон.
Во время их разговора из дамской уборной появилась Умница
Лил. Лицо она привела в порядок и не плакала, но вид у нее был убитый.
– Ты знаешь этого джентльмена? – спросил Томас
Хадсон, представляя ей своего нового или же вновь обретенного старого
знакомого.
– Знает, но только в постели, – сказал этот джентльмен.
– Callate[85], – сказала Умница Лил. – Он
политик, – пояснила она Томасу Хадсону. – Muy hambriendo en este
momento[86].
– Хочу пить, – поправил ее политик. – К вашим
услугам, – сказал он Томасу Хадсону. – Что будем заказывать?
– Двойной замороженный дайкири без сахара. Бросим
кости, кому платить?
– Нет, плачу я. У меня здесь неограниченный кредит.
– Он хороший человек, – шепотом сказала Томасу
Хадсону Умница Лил, а хороший человек тем временем старался привлечь внимание
ближайшего бармена. – Политик. Но очень честный и очень веселый.
Политик обнял Лил за талию.
