Робби видел, как она проглотила две таблетки тайленола перед самым началом их марша по лесному бездорожью, но тогда она беззаботно отмахнулась от него. «Я не позволю пустяковой боли помешать мне принять участие в игре». – «Пустяковой боли?» – с нажимом спросил он. «Хорошо, сильной боли».
И вот теперь, когда позади остался долгий и трудный путь, она отнеслась к вопросу о своем самочувствии с должным реализмом. Или фатализмом, что вернее.
– Если у меня останутся таблетки, все будет в порядке, – ответила Карен.
– Когда все закончится, – пообещал Бледсоу, – я вызову вертолет и мы вывезем тебя отсюда по воздуху.
– Вообще-то собственный лимузин я представляла себе несколько иначе.
Карен увидела, как первый из офицеров-спецназовцев подкрался к дому и прижался к стене слева от входной двери. Еще четверо его товарищей обошли особняк с другой стороны. Несомненно, они проделывали те же маневры с задней дверью, но их Карен не видела. Она плотнее прижала наушники к голове, поскольку не могла позволить себе пропустить хоть что-нибудь.
– Первый на месте. Готов войти внутрь, – прозвучал в наушниках спокойный и холодный голос.
– Второй, третий и четвертый на месте. Мы готовы.
Карен узнала хорошо поставленный командный голос Килгора Сердце гулко стучало у нее в груди.
– Докладывают пятый, шестой, седьмой и восьмой. Мы готовы.
– Всем оставаться на местах, – прошептал Килгор.
Он поднял руку и сжатым кулаком несколько раз сильно ударил в дверь, подавая хозяину знак, что к нему гости.
– Патрик Фаруэлл, говорит шериф! – прокричал он. – Мы знаем, что вы внутри. Дом окружен. Немедленно выходите с поднятыми руками.
Особняк по-прежнему смотрел на них темными провалами окон. В воздухе повисла напряженная тишина.
– Светошумовая граната, сэр? – предложил один из бойцов.
– Нет, – жестко ответил Килгор. – Действуем по плану.
В наушниках зазвучал еще чей-то голос – по-видимому, он принадлежал офицеру у задней двери.
– Докладывает восьмой. Внутри не видно никаких признаков движения.
– Вас понял, – ответил Килгор. – Действуем по моей команде. – И, выждав мгновение, рявкнул: – Вперед!
Первый спецназовец отскочил в сторону, а второй офицер, держа в руках кувалду на длинной ручке, занял его место.
– Второй на месте. По моей команде… Пошли!
Он размахнулся тридцатипятифунтовой железякой и ахнул ею по двери с такой силой, что та разлетелась вдребезги, а щепки брызнули во все стороны. В то же мгновение их командир, Лон Килгор, устремился к дому.
Карен опустила голову, напряженно вслушиваясь в голоса, раздававшиеся в наушниках:
– Прихожая, чисто.
– Кухня, чисто.
– Гостиная… осторожно… у меня тело. Мужчина, по виду за пятьдесят. – Пауза. – Мертв. Гостиная, чисто.
Карен повернулась к Бледсоу.
– Какого черта там происходит? – Она передвинула микрофон ко рту и спросила: – Давно он мертв? Какова причина смерти? Есть явные признаки?
Сквозь треск помех донесся голос Килгора:
– Выключите свое чертово радио!
– Проклятье! – пробормотала она и вышла из-за дерева.
Бледсоу схватил ее за руку.
– Карен, оставайся на месте! Пусть спецназовцы проверят весь дом, потом мы войдем.
Она стряхнула его руку, выхватила из наплечной кобуры свои «Глок» и шагнула к дому.
– Я иду туда сейчас!
Робби, стоявший в десяти футах позади за другим деревом, присоединился к Карен.
– Мы идем внутрь, – объявила она по радио.
– Спальня наверху, чисто. Будь я проклят…
Карен замерла на месте, подняв пистолет и инстинктивно прицелившись в верхнее окно дома.
– Что такое?
– Этот парень болен! – снова зазвучал в наушниках голос спецназовца. – Здесь повсюду развешено всякое дерьмо. Причем действительно развешено. Пять отрубленных рук на потолочной балке. Господи Иисусе…
Карен обменялась с Робби понимающим взглядом и поднялась по ступенькам к выбитой входной двери. Она медленно вошла в гостиную и приблизилась к лежащему на полу мертвому телу.
– Вторая спальня наверху, чисто, – прошелестел ей в ухо еще чей-то голос.
Но она уже не слушала. Она смотрела в лицо Патрика Фаруэлла.
Своего отца.
Жестокого убийцы по прозвищу Окулист.
…семьдесят вторая
Франк Дель Монако опустился на колени рядом с Карен и встретился с нею взглядом.
– Ничего не понимаю, – произнесла она наконец.
– Он не выдержал, – сказал Дель Монако. – Совсем как другие.
– Какие еще другие? – поинтересовался Робби. Он стоял позади них, держа в левой руке свою шапочку и наушники.
– Все серийные убийцы. Они неизбежно доходят до точки после которой даже для них груз убийств становится чрезмерным. Хотя они и не обладают моральными и нравственными устоями в глубине души каждый из них понимает: то, что он делает, – неправильно. Этого понимания, правда, недостаточно, чтобы остановить их, но внутреннее напряжение постепенно нарастает, пока не доходит до точки, после которой они уже не в состоянии справляться с ним. И дальше все, конец игры.
– Но самоубийство… – в недоумении протянул Робби.
– Они начинают проявлять небрежность и сентиментальность, – пояснила Карен. – Их фантазии становятся все более жестокими и буйными, а порядок превращается в беспорядок, организация – в дезорганизацию. Именно так мы поймали Банди.
[56]
Если бы его не арестовали, он, скорее всего, просто покончил бы с собой.
– Об этом явно свидетельствует убийство сенатора Линвуд, – продолжал Дель Монако, – хотя мы, конечно, не рассматривали его под таким углом. Но, полагаю, мы верно квалифицировали его. Личные отношения и чрезмерная жажда насилия.
– Но не только они стали причиной его зверств, – заметила Карен. – Уже тогда он не мог справиться с собой. Вполне возможно, что убийство Линвуд, женщины, которая забрала у него дочь, стало для него последней каплей, и он пошел вразнос.
Дель Монако покачал головой.
– Скорее, он сделал то, что должен был, о чем мечтал в течение тех пятнадцати лет, что провел за решеткой. А потом он выходит на свободу и – бац! – встречает женщин, которые напоминают ему Линвуд в молодости, такую, какой он запомнил ее, когда видел последний раз. И пусть даже он не отдавал себе в этом отчета, подсознательно, убивая их, он убивал ее, снова и снова.
