– Быть мусульманином – значит подчиняться воле Аллаха, – сказал он, закрыв Коран и нежно проведя рукой по переплету. – Если человек не подчиняется беспрекословно – он не мусульманин. Либо свет, либо мрак, третьего не дано.
Шейх поцеловал книгу и положил ее на колени.
– Так ты хотел поговорить о Янсене?
Халифа провел рукавом по вспотевшему лбу, пытаясь собраться с мыслями. После напряженного разговора расследование показалось таким отдаленным и незначительным.
– Господин Янсен умер две недели назад, – пробормотал он, отмахиваясь от жужжащей над головой мухи. – Мы сейчас стараемся выяснить некоторые… подробности его жизни, я нашел в его доме листовку с приглашением на вашу проповедь. Странно, что ее прислали немусульманину.
Шейх ничего не ответил и, подавшись вперед, начал массировать колено, глядя вверх, на разноцветные стеклышки купола.
– Почему вы послали ему приглашение? – не отступал Халифа.
– Из вежливости.
– Из вежливости?
– Янсен был очень… щедрым. Правила вежливости требовали напоминать, что мы его не забываем.
Рассудок Халифы постепенно начинал проясняться.
– В каком смысле «был щедрым»?
– Вносил пожертвования для одного проекта.
Шейх отпустил колено и медленно опустил глаза, пока его взгляд не уперся в Халифу.
– Мы помогаем нашим братьям, страдающим от гнета сионистов, – добавил он. В его голосе чувствовалась обвинительная интонация, словно шейх видел в Халифе, отказавшемся разделить его бешеную ненависть к евреям, приспешника врагов ислама.
– Помогаете чем?
Шейх не сводил глаз с инспектора.
– Деньгами. На еду, одежду, учебники для палестинцев. Ничего противозаконного.
– И Янсен давал на это деньги?
– Всего один раз, пару месяцев назад.
– Ни с того ни с сего?
Шейх пожал плечами.
– Мы удивились не меньше, когда узнали, что какой-то куфр предлагает пятьдесят тысяч. Он обратился к моему человеку в Луксоре и попросил о встрече со мной. Обычно я не связываюсь с такими людьми, но в этот раз сумма была слишком серьезная…
Халифа чуть слышно присвистнул. Расследование вновь приобретало неожиданный поворот. Он не мог предположить, с чего бы Янсену выкладывать столько денег такой подозрительной личности, как шейх.
– Вы встречались с ним?
Старик кивнул, поглаживая морщинистой ладонью бороду.
– И что?
– Да ничего особенного. Поговорили. Он сказал, что восхищается нашей работой и рад нам помочь. И тут же дал деньги. Наличными. Разве мог я отказаться?
От долгого сидения на корточках у Халифы разболелись ноги. Он встал и вытянулся в полный рост.
– Но почему он дал деньги именно вам? Есть же куча всяких благотворительных организацией, причем вполне официальных. Зачем искать встречи с…
Шейх улыбнулся:
– …с человеком с такой репутацией?
– Вот именно. Янсен не мог не понимать, какой опасности он себя подвергает, вступая в контакт с вами. Неужели он вручил деньги просто так?
Шейх не отреагировал на вопрос Халифы и с еле уловимой улыбкой, таящейся в уголках губ, смотрел ему прямо в глаза. Следователь снова сел на корточки и озадаченно взглянул на проповедника.
– Он просил вас о чем-нибудь?
И снова вопрос Халифы остался без ответа.
– Он ведь просил вас о чем-то, правда? А? О чем он просил?
Шейх наклонил голову сначала вправо, затем влево, похрустывая шейными позвонками.
– Он хотел связаться с аль-Мулатхамом.
Халифа в изумлении раскрыл глаза.
– Серьезно?
– А к чему мне врать?
– Зачем? Зачем он хотел с ним связаться?
– Он сказал, что мог бы ему помочь в борьбе с евреями. Дать ему некое оружие. Очень мощное оружие.
Снаружи кто-то застучал по металлу, но Халифа не обратил никакого внимания на резкий звук.
– Что же это за оружие?
Шейх развел руками.
– Об этом он ничего не сказал. Он говорил лишь, что жить ему осталось недолго и что он хочет передать секретное оружие в надежные руки – людям, которые направят его против евреев. Вот и все, что я знаю.
– И вы помогли ему?
– Думаешь, у меня есть телефон аль-Мулатхама? – ухмыльнулся старик. – Я очень уважаю этого человека. Каждый раз, когда он отправляет на тот свет израильтян, сердце мое ликует. Но я понятия не имею, кто он и где живет.
Шейх снял очки и начал протирать линзы внутренней стороной кафтана.
– Я дал ему координаты кое-кого в Газе, – сказал старик после долгой паузы. – Должен же я был хоть чем-то отблагодарить человека за пожертвование, ведь верно?
– И что? Он связался с ними?
– Не знаю и знать не хочу. Больше я его не видел. И имен моих палестинских друзей я тебе не назову.
Шейх оперся на трость и, распрямив ноги, попытался встать, однако, чуть приподнявшись, скрючился отболи. Халифа, для которого уважение к старшим значило больше, чем политические взгляды, поддержал шейха и помог ему подняться на ноги. С трудом, прихрамывая, старик направился к выходу. На миг он обернулся к Халифе:
– Помни, инспектор, есть только свет и тьма, ислам и пустота. Среднего пути не дано. Никаких компромиссов. И сейчас ты сделал свой выбор.
КПП Каландии, между Иерусалимом и Рамаллой
В соответствии с данными ему по телефону указаниями Юнис Абу Джиш подошел в полдень к КПП Каландии, одетый в футболку с храмом Скалы, и встал под массивным запыленным щитом с рекламой спутниковых тарелок «Мастер».
После звонка представителя аль-Мулатхама Юнис на сутки потерял душевный покой. Его то охватывал озноб – как только он представлял себе всю сверхчеловеческую важность предписанного ему деяния, – то бросало в жар, а голова кружилась от эйфории. Похожее чувство он испытал последний раз в детстве, когда его впервые привезли на море. Ныряя и бултыхаясь в теплых волнах, Юнис думал тогда, что прекраснее нет ничего на всем белом свете.
Сейчас, стоя на обочине грязной трассы, забитой машинами, ползущими впритык одна к другой, к израильскому КПП, он уже не ощущал ни страха, ни эйфории. Он стал холоден и уверен в правильности своего решения. Судьба дала ему шанс, и он не мог отказаться. Что ждало бы его в будущем? Беспросветное существование под усиливающимся гнетом евреев, которые захватили его родину, вершат надругательства над его народом, над его близкими и заставляют его наблюдать за всем этим в полном бессилии.
Он бы не вынес такой жизни. И поэтому упустить свой шанс просто нельзя. Только так он мог обрести силу и достоинство, только так мог повлиять на историю и не дать обстоятельствам уничтожить себя. И даже смерть не страшна в столь славном деле! Разве он и так не чувствовал себя все эти годы заживо погребенным?!
