Однако он вовремя сдержался, понимая, что может легко выйти из себя, начнет орать и бить кулаками по столу, а сейчас это было ник чему. Арие допил пиво, бросил двадцатишекелевую купюру на стол и пошел на поиски дома убитой женщины.
Расположенная в конце еврейского квартала, по соседству с армянской частью Старого города, улица Охр Ха-Хаим отличалась от близлежащих престижных районов обшарпанностью и своими высокими, ютящимися друг к другу домами. Она производила гнетущее впечатление. Дом номер сорок шесть представлял собой строгое здание, внизу которого размещалась иешива, а над ней несколько этажей занимали квартиры. В оконных проемах пологими параболами провисали бельевые веревки. Бен-Рой посмотрел на мятую бумажку с адресом, который ему дал египетский следователь, подошел к подъезду и нажал кнопку вызова четвертой квартиры.
Он мог бы сходить сюда еще вчера, но ему не понравились ни голос, ни манера общения египтянина, и помогать арабу за здорово живешь у него не было ни малейшего желания. Хотя Бен-Рой четко дал понять, что не будет заниматься этим делом, египтянин упорно посылал по факсу многочисленные материалы. В итоге Арие решил поскорее развязаться, опасаясь, что Хедива (или как там звали этого египетского барана?) иначе не оставит его в покое.
Он еще раз нажал кнопку в домофоне, разглядывая в окне первого этажа болезненного вида мальчиков, склонившихся над Талмудом. Все ребята до одного в очках (он вспомнил, как кто-то сказал ему, что в Иерусалиме больше очкариков, чем в каком-либо другом городе мира). Галя называла таких мальцов пингвинами. Он в третий раз надавил кнопку, звоня сердито и долго, и тут же услышал голос сверху:
– Шалом!
В окне появилась молодая женщина с пухлым лицом и традиционным для жен хасидов париком «шейтель». Бен-Рой представился и объяснил, зачем пришел сюда.
– Мы въехали совсем недавно, – сказала женщина. – А прежние жильцы пробыли здесь всего пару лет.
– А кто жил до них?
Женщина пожала плечами и обернулась, прикрикнув на кого-то сзади.
– Вам лучше спросить госпожу Вейнберг, – сказала она, снова повернувшись лицом к Бен-Рою. – Из второй квартиры. Она тридцать лет живет в этом доме и все про всех знает.
Бен-Рой поблагодарил женщину и нажал кнопку «2». Едва он отнял от звонка палец, как дверь распахнулась и на пороге появилась крошечная, ростом чуть выше ребенка, ссохшаяся старушка в кримпленовом халате и в тапочках, с трясущимися руками.
– Госпожа Вейнберг? – Бен-Рой достал свое удостоверение. – Инспектор Бен-Рой, полиция…
Старушка слегка вскрикнула, схватившись за горло.
– О Боже! Неужели что-то стряслось с Самуилом? Нет-нет! Что с ним, ради Бога, скажите, что с моим Самуилом?!
Полицейский успокоил пожилую женщину, убедив, что он пришел не из-за Самуила, о котором вообще слышит первый раз. Он хочет расспросить ее о покойной соседке. Она не сразу поверила ему, долго вздыхая и охая, моргая влажными от слез глазами. Постепенно старуха пришла в себя и жестом пригласила Арие пройти в квартиру, находившуюся на первом этаже, справа от входа.
– Самуил – это мой любимый внук, – объяснила старушка, когда они вошли в квартиру. – Сейчас служит в Газе, сохрани его Господи! Теперь я не могу спокойно слушать новости, а когда звонит телефон, сердце сжимается. Не могу заснуть, так боюсь. Он же совсем еще мальчик!
Она провела Бен-Роя в маленькую темную гостиную, где, кроме тяжелого деревянного комода, стояли лишь два кресла и черно-белый телевизор, а на нем – желтый волнистый попугай в клетке. Повсюду были расположены старые фотографии, в застоявшемся воздухе пахло чем-то сладким и крайне неприятным – то ли птичьим пометом, то ли маслом. Из глубины помещения доносилось дребезжание радио – армейская волна, догадался инспектор.
Госпожа Вейнберг усадила Арие в кресло и исчезла на минуту, чтобы выключить радиоприемник, а вернулась со стаканом апельсинового сока.
– Так о чем вы хотели спросить?
– Хм-м…
– Ну вы же сказали, что хотите задать пару вопросов о четвертой квартире?
Бен-Рой посмотрел на листок бумаги с записями, который до сих пор держал в руке, и постарался сконцентрироваться.
– О госпоже Гольдштейн? – спросила старушка. – Я говорила и скажу еще хоть тысячу раз: она плохо кончит. Когда она переехала, весь квартал вздохнул с облегчением. Помню, это было в пятницу…
– Речь идет не о ней, а о Ханне Шлегель, – прервал ее Бен-Рой.
Спицы, которые взяла старушка, замерли у нее в руках.
– Боже мой!
Женщина некоторое время молча смотрела на клубок.
– Ваша соседка со второго этажа сказала, что вы ее знали.
– Ужасно, – вздохнула она. – Ужасно. Ее убили, где-то в пирамидах, арабы. Жестоко, хладнокровно… Ужасно.
Распухшие костяшки на ее сжатых кулаках напоминали наросты древесной коры.
– Она была очень спокойным, вежливым человеком. Была приветливая, но не очень разговорчивая. У нее были… цифры, вот здесь. – Женщина подняла правую руку и провела левой ладонью по внутренней стороне предплечья. – Такие делали узникам концлагерей.
Попугай ни с того ни сего загорланил бессмысленную песенку, затем так же неожиданно замолк. Бен-Рой глотнул сока.
– Египетская полиция сейчас пересматривает дело, – сказал он. – Они попросили нас узнать подробнее о госпоже Шлегель. Общие сведения: работа, семья, близкие.
Женщина подняла свои тонкие бледные брови и принялась быстро вязать. Шерстяные нити будущей ермолки вылезали из-под ее пальцев словно водоросли.
– Мы никогда близко не общались, – сказала она. – Здоровались, конечно, но вообще она была замкнутым человеком. И очень тихим. Не то что госпожа Гольдштейн. Та просто не могла не шуметь. Боже, как мы от нее устали!
Ее лицо исказилось от омерзения. Бен-Рой ощупал карманы и обнаружил, что забыл взять ручку. В стеклянной вазе на комоде стояла авторучка, но он постеснялся просить хозяйку, боясь выглядеть нелепо в ее глазах. «Хрен с ней», – подумал Бен-Рой и решил все записать, когда вернется в участок.
– Она поселилась здесь до того, как мы приехали, – продолжила старушка. – Это было в шестьдесят девятом, в августе. Мы перебрались сюда из Тель-Авива. Тедди этого хотел, я – не очень. Когда мы приехали, я подумала: «Клог из мир!»
[59]
Как нас занесло в подобную дыру? Везде было так грязно после арабов, дома полуразрушенные, опустошенные… Это теперь я понимаю, что нигде больше не смогу жить. Это Тедди, мой муж, – она указала спицей на фотокарточку, стоящую на комоде, – полный низкорослый мужчина в фетровой шляпе и талите на фоне Западной стены. – Мы прожили вместе сорок лет. Вам, наверное, трудно в это поверить. Сейчас-то молодые через пару лет разбегаются. Ох, как мне его не хватает!
