Она вытерла слезы, выступившие на глазах. Смутившись, Бен-Рой перевел взгляд на пол.
– Короче говоря, она здесь к тому времени уже жила. Вероятно, заселилась сразу после освобождения.
Бен-Рой заерзал в кресле.
– А прежде где она проживала?
Женщина пожала плечами, не отрываясь от вязанья.
– По-моему, она как-то упомянула, что жила около Меа Шарим, но я не уверена. Она родилась во Франции, перед войной. Иногда она использовала французские слова, когда была одна – например, спускаясь по лестнице. Я слышала.
– Вы сказали что-то про концлагерь.
– Ну, это я от доктора Таубера знаю. Он мне рассказал. Доктор Таубер, пожилой мужчина, из шестнадцатого дома. Вы его, конечно, знаете.
Бен-Рой не знал никакого доктора Таубера, но промолчал.
– Я видела несколько раз ее татуировку и знала, что она сидела в лагерях. Сама она ничего не рассказывала – не хотела. Но однажды болтаем мы как-то с доктором Таубером – очень милый человек, отошел в лучший мир года четыре или пять назад, Господь да упокой его душу! – так вот, доктор Таубер мне и говорит: «Знаешь женщину, которая над тобой живет, госпожу Шлегель?» «Знаю», – говорю. «Можешь себе представить, – говорит он, – мы вместе приплыли в Израиль. На одной лодке. В сорок шестом году, из Европы». Англичане не пускали их в Хайфу, и тогда они попрыгали в море и поплыли к берегу. Ночью, целую милю плыли в кромешной темноте. А спустя двадцать лет они оказываются соседями по улице. Вот так совпадение, что скажете?!
Сверху послышался глухой топот, как будто кто-то пробежал по комнате. Старушка подняла глаза к потолку.
– Это господин Таубер рассказал вам, что она была в Освенциме?
– А?..
– Ханна. Ханна Шлегель?
Пожилая женщина немного смутилась, отвлекшись от основной темы, но быстро все вспомнила.
– Ну да, конечно. Он сказал, что они познакомились на лодке. Я говорила вам, что они приплыли на одной лодке, а? Ну так вот, они плыли две недели. Набились в малюсенькое суденышко шестьсот человек. Как сельди в бочке. Можете представить? Пережить лагеря и решиться на такое! В общем, они познакомились, стали общаться. Она сразу понравилась доктору Тауберу. Молодая и красивая, очень крепкая и закаленная. Ее брат вел себя как-то чудаковато. Ничего не говорил, только на море смотрел. Видимо, уже тогда был инвалидом.
Бен-Рой не припоминал, чтобы египетский инспектор говорил о брате. Он сжал губы, затем, пересилив самолюбие, встал и вытащил ручку из вазы. Госпожа Вейнберг настолько ушла в свои мысли, что не обратила внимания на действия полицейского.
– Бедняжка, – горько говорила она. – Подумать только – ведь ему было пятнадцать или шестнадцать, не больше. В таком возрасте пережить подобное! Как такое могло произойти?
Бен-Рой сел обратно в кресло и черкнул по ладони, чтобы расписать ручку.
– Он еще жив? – спросил он. – Брат?
Женщина пожала плечами.
– Доктор Таубер сказал, что он был… того… – Она поднесла палец к виску. – Да и как могло быть по-другому, после таких-то садистских измывательств?
Бен-Рой перестал водить ручкой по кисти и удивленно посмотрел на свою собеседницу.
– А что с ним произошло?
– Они же были близняшками. Ну как же, разве я не говорила? Госпожа Шлегель и ее брат, они были однояйцовыми близнецами. Ну и когда они оказались в лагере… Вы же знаете, что там делали с близнецами? Над ними проводили опыты. Самые варварские опыты, о которых даже подумать страшно.
У Бен-Роя пересохло горло. Он действительно слышал о нацистских опытах над близнецами. Лагерные «доктора» изощрялись в генетических экспериментах, используя детей в качестве подопытных кроликов; вводили им в кровь различные вещества, кастрировали, отрезали куски живого тела.
– Боже мой, – промямлил Арие.
– И как после этого можно не сдвинуться? Но девочка выдержала. Она была необыкновенно сильным человеком, так говорил доктор Таубер. Тонкая как спичка, но с очень сильным характером. Она, как мать, заботилась об Исааке, своем брате, глаз с него не спускала.
Женщина перевела взгляд на Бен-Роя.
– Когда они плыли на лодке, она сказала доктору Тауберу, что отомстит нацистским палачам, чего бы это ей ни стоило. Она не горевала и не плакала, но обещала найти их и убить.
Старушка помолчала и продолжила:
– Ей было тогда всего шестнадцать лет. До чего же надо довести ребенка, чтобы она такое сказала? Господи, куда же катится мир?
Вздохнув, она отложила спицы и шерсть, подошла к клетке и постучала по металлической решетке, подманивая попугая. Птичка возбужденно запрыгала и защебетала.
– Ух ты, мой хороший, – заворковала хозяйка. – Ух ты, мой красавчик!
Бен-Рой исписал почти весь листок и начал черкать по краям.
– Вы не знаете, ее брат еще жив? – повторил он свой вопрос.
– Не знаю, – ответила она, ритмично постукивая ногтем по решетке. – Я его никогда не видела.
– Он жил с ней?
– Нет, что вы! Он же совсем больной. По-моему, он был в «Кфар Шауле». Так мне доктор Таубер сказал.
Клиника для душевнобольных «Кфар Шаул» находилась на северо-западной окраине Иерусалима. Бен-Рой записал информацию на полях листка.
– Она почти каждый день к нему ходила. Но никогда не говорила о нем. Никогда. По крайней мере со мной. Так что я не знаю, жив он или уже умер.
Попугай забрался на крохотные качели в углу клетки и начал раскачиваться. Старушка весело засвистела.
– Вы сказали, что она родилась во Франции?
– Так она говорила. Правда, мы с ней нормально беседовали-то всего один раз за двадцать лет. Можете себе представить? Она тогда вошла в дом с тяжеленными сумками – по-моему, это было на Пасху, потому что в сумках у нее были упаковки с мацой, – и мы разговорились. Прямо в подъезде. Не помню, о чем именно, но она тогда точно сказала, что родом из Франции. Это я хорошо помню. Еще упоминала какой-то замок и деревню, рядом с их домом. Хотя, может, я это придумываю? Детали расплываются, а вот упаковки с мацой прямо перед глазами стоят, как будто только что видела. Странная штука память, не правда ли?
Она снова посвистела попугаю и сунула руку в карман халата.
– У нее была семья? Муж, дети, родители? – спросил Бен-Рой.
– Не думаю, – ответила старушка, роясь в кармане. – Она жила одна. Ни семьи, ни друзей. Бедняжка была так одинока! У меня по крайней мере оставался всегда мой Тедди. Не муж, а чудо – за сорок пять лет ни единого раза голоса на меня не повысил. Господи, упокой его душу!
– Понятно, – немного разочарованно пробормотал полицейский. – А работа у нее какая-нибудь была?
– По-моему, она работала в «Яд Вашеме». Что-то с архивами связанное. Она уходила из дому рано утром и возвращалась ближе к вечеру, и всегда с кипами бумаг, папок и еще бог знает чего. Однажды уронила одну папку, прямо в подъезде, и я помогла ей собрать бумажки. Что-то там про Дахау было. Не пойму, как только она могла такую гадость таскать домой – после того, что с ней произошло. Ох, Боже ты мой!
