Что заставило его выйти на четыре остановки раньше нужной станции, Халифа не знал. Еще минуту назад он шатался из стороны в сторону в переполненном вагоне, глядя на беспорядочно раскиданные вокруг многоэтажки, а теперь уже стоял в полном одиночестве на пустынной улице за станцией «Мар Гиргус», сжимая в руке статуэтку Гора, и смотрел в сторону гладкой каменной стены, из-за которой вперемежку торчали крыши домов, монастырей и купола церквей. Он оказался в Маср аль-Кадимах – Старом городе Каира.
Поразительно, но Халифа, изучивший чуть ли не каждый уголок египетской столицы, ни разу не был в самом древнем районе города, где сохранились постройки эпохи Римской империи (в более древние времена столица находилась южнее, в Мемфисе).
С минуту Халифа растерянно озирался вокруг, словно спросонья моргая глазами и пытаясь понять, как он здесь очутился. Какая-то сила заставила его двинуться вперед, и, спустившись вниз по избитым ступеням, он прошел под стеной и будто попал в нетронутый мир из далекого прошлого.
Внутри шумного мегаполиса этот оазис древности казался живым музеем; правда, в отличие от обычного музея ни смотрителей, ни посетителей в нем не было. Халифа буквально застыл на месте, пораженный не столько таинственностью этого доселе неизвестного ему квартала, сколько тем, каким ветром его занесло сюда. Он вдруг ощутил, что произошедшее не случайность. Инспектор пошел вперед по узкой улочке, точно скальпелем вырезанной в толще кирпичных и каменных домов с тяжелыми деревянными дверьми. В большинстве своем они были наглухо захлопнуты, но сквозь отдельные проемы можно было заглянуть в повседневную жизнь их обитателей: увидеть опрятный сад, забитые всяким хламом комнаты, тенистую коптскую часовню с желобчатыми колонками, на которых в изумительных узорах сплетались отблески свечей.
От улочки на каждом шагу ответвлялись другие проходы, завлекавшие атмосферой нетронутой старины, однако Халифа твердо держался первоначально избранного пути, пока не вышел на запыленную площадь, посреди которой стояло квадратное двухэтажное здание из песчаника, со сводчатыми окнами и резным карнизом, обрамлявшим плоскую стену. Подойдя ближе. Халифа прочел надпись на небольшой металлической табличке, прикрепленной к наружной стене: «Синагога Бен-Эзра – собственность еврейской общины Каира».
Халифа никогда прежде не видел синагогу. Заходить внутрь желания не было, но ощущение некой странной предопределенности, не покидавшее следователя с того момента, как он вышел не на той станции, заставило пройти в арку и переступить порог.
Небольшое прохладное помещение было на удивление богато украшено. Стройные колонны поддерживали деревянные галереи, проходившие вдоль стен, над серо-белым мраморным полом свисали медные люстры. Сами стены были украшены орнаментом в виде геометрических фигур зеленого, золотистого, красного и белого цветов. В дальнем конце синагоги, позади восьмиугольной мраморной кафедры, пять ступеней вели к алтарю, выложенному из кости и перламутра, со створками, украшенными цитатами на иврите.
Халифа колебался некоторое время, и все же предчувствие чего-то важного снова побудило его пойти вперед. Подойдя вплотную к ступеням, он заметил два канделябра необычной формы, стоявшие по обе стороны от лестницы. От прямого ствола направо и налево отходили шесть изогнутых ветвей, по три на каждую сторону, увенчанные, как и сам ствол, подсвечниками. Несмотря на красоту других предметов интерьера синагоги, именно светильники привлекли внимание инспектора, еще больше усилив странное предчувствие. Он протянул руку и обхватил гладкий стебель.
– «И сделай светильник из золота чистого; чеканный должен быть сей светильник; стебль его, ветви его, чашечки его, яблоки его и цветы его должны выходить из него»
[73]
.
Халифа резко развернулся. Он был уверен, что никого в синагоге нет, и, увидев справа, за галереей, сидящего на деревянной скамье мужчину, буквально остолбенел от удивления. На мужчине было темно-синее платье, которое делало его фигуру почти неразличимой в полутьме. Халифе бросилась в глаза необычно длинная, до груди, борода и поразительно яркие голубые глаза, сверкавшие во мраке, точно звезды на ночном небосводе.
– Это менора, – сказал мягким певучим голосом незнакомец.
– Простите?
– Светильник, который вы держите, называется менора.
Халифа только сейчас осознал, что все еще удерживает в руках спиральный стержень светильника, и тотчас выпустил его, смутившись, как будто сделал что-то бестактное.
– Извините, я не хотел…
Незнакомец махнул рукой и улыбнулся.
– Хорошо, что вам интересно. Обычно люди проходят мимо, ничего не замечая. Трогайте, пожалуйста, если хотите, и не смущайтесь – вы мой гость.
Он посмотрел на инспектора – никогда еще Халифа не видел такие ярко-голубые глаза, – затем встал и направился к нему, передвигаясь столь плавно и непринужденно, словно не шел, а парил в воздухе. Еще более странным показался полицейскому неопределенный возраст мужчины: волосы и борода были белоснежные, а кожа – гладкая и свежая. Он держался прямо и юно, так что невозможно было определить его возраст. В его облике было что-то нематериальное, почти иллюзорное.
– Вы местный… имам? – спросил инспектор каким-то необычно низким голосом, как будто говорил под водой.
– Вы, наверное, хотели сказать «раввин»? – Незнакомец снова улыбнулся и остановил взгляд на статуэтке Гора в руках Халифы. – Нет-нет. Здесь уже тридцать лет нет постоянного раввина. Я просто… хранитель. Как и мой отец, и дед, и прадед. Мы присматриваем за вещами.
Его манера говорить, его пронзительный взгляд подсказывали Халифе, что за безыскусными словами скрывается какое-то более глубокое содержание. Всегда относясь иронично к любым слухам о «паранормальных явлениях» («хункум-функум» , как говорил профессор аль-Хабиби), инспектор тем не менее не мог отделаться от ощущения, что незнакомец каким-то неведомым образом направил его сегодня по этому загадочному маршруту. Не найдя рационального объяснения, он покачал головой и сделал полшага назад. Наступила долгая тишина.
– Это слово… «менора»… оно что-нибудь значит? – спросил он наконец, пытаясь продолжить разговор и разрядить повисшее в воздухе напряжение.
Незнакомец опустил глаза и, загадочно улыбнувшись, словно ожидал вопроса, подошел к светильнику.
– На иврите это слово значит «канделябр», – сказал он тихо; лучи отражались яркими искрами в его сапфирных зрачках. – Светильник Божий, символ великой силы нашего народа. Главный символ. Знак знаков.
Вопреки надеждам Халифы его вопрос не снял, а лишь усилил напряжение. Однако по непонятной причине, сам того не желая, инспектор как заколдованный внимал словам седовласого мужчины.
– Она… такая красивая, – пролепетал детектив, скользя взглядом по изящному стволу и изогнутым ветвям подсвечника.
– Пожалуй, – сказал хранитель. – Однако, как и любая репродукция, она не более чем тень оригинала – настоящего, истинного светильника, отлитого великим ювелиром Бецалелем в незапамятные времена Моисея и исхода из Египта. – Он коснулся крайней ветви канделябра. – Та менора была поистине прекрасна. – Его глаза напоминали двух ярко-голубых бабочек, обосновавшихся по обеим сторонам горбатого носа. – Семь ветвей с грациозными, точно стебли цветов, капителями, с чашами, похожими на миндаль, – и все это из чистого золота, без примесей. Поначалу она хранилась в одной обители в пустыне, затем в Первом Храме, воздвигнутом Соломоном, затем во Втором и так до вторжения римлян, когда она бесследно исчезла. Увидят ли люди ее снова? – Он пожал плечами. – Кто знает… Возможно, однажды и увидят.
