Было одиннадцать вечера. Пять часов Халифа ходил по коридору и нервно курил, ожидая, пока к Инге Грац вернется сознание. Когда же она наконец пришла в себя, врачи наотрез отказались впускать инспектора в палату, аргументируя это крайней слабостью больной, и требовали отложить посещение до утра. И тем не менее, с необычайной для него твердостью, Халифа сумел настоять на своем, угрожая в противном случае довести дело до самых высоких инстанций. В конце концов врачам пришлось смириться с упрямым полицейским, и они разрешили ему провести в палате пятнадцать минут, с условием, что рядом будет находиться медсестра.
– Паразиты, – медленно пробормотала Инга, сжимая и разжимая пальцы вокруг запястья Халифы. – Вам надо было это видеть. Паразиты. Все до одного. Кровопийцы. Мы хотели избавить от них мир. Вы должны быть нам благодарны.
Она взглянула на Халифу. Лицо ее, освещенное мягкими лучами лампы, было мертвенно-бледным; из ноздрей торчали две пластиковые трубки, словно черви, вылезающие из черепа. Она отвернулась и заплакала. Затем старуха попыталась вырвать капельницу, подсоединенную к руке, но медсестра, стоявшая начеку возле кровати, быстро остановила это движение и мягко положила ее руку под одеяло. Наступила долгая тишина, в которой отчетливо были слышны только прерывистое, неровное дыхание больной и ритмичное жужжание поливальной машины за окном.
– Дитер, – чуть слышно, почти шепотом, произнесла она, не оборачиваясь.
– Что вы сказали, простите?
– Так звали Пита на самом деле. Дитер. Дитер Хот.
До следователя не сразу дошло значение произнесенных слов. Как только он понял, слабая улыбка выступила у него на губах, жестокий упрек в собственной глупости. «Хот», а не «Тот», как он был уверен, сказала умирающая Ханна Шлегель Джемалю. Значит, он потратил столько времени совершенно впустую, и дело не имело ничего общего с древнеегипетским богом, как он воображал. Халифа был потрясен, почти обессилен. Сколько еще он совершил ошибок в этом проклятом расследовании, сколько раз пускался по ложным путям?
– Он был… нацистом? – спросил Халифа.
Она слабо кивнула.
– Все мы были. И гордились этим. Служить родине и фюреру. Сейчас никто не может понять, но он был хорошим человеком. Великим человеком. Он бы сделал мир лучше.
Инга повернула к инспектору голову, по-прежнему глядя такими беспомощными, умоляющими глазами. Правда, теперь он заметил в них еще кое-что: жесткость, злость, не увязывавшиеся с ее хрупким немощным телом. Он сжал зубы, испытывая больше омерзения к этой бессердечной душе, чем к липкому прикосновению ее пальцев.
– А Ханну Шлегель он убил? – спросил он. – Пит Янсен – Дитер Хот?
Она снова едва заметно кивнула.
– Она знала, кто он такой. Нашла его. Паразиты. Они не перестают нас выслеживать.
Она сморщила рот и закатила глаза к потолку. Тело ее периодически дергалось, словно по нему пускали крошечные разряды электрического тока. В повисшей тишине тиканье настенных часов звучало непривычно громко и резко. Пролежав некоторое время молча, она начала рассказывать, запинаясь и с трудом выдавливая слова, о своей жизни. Их имена с супругом также были вымышленными, призналась она. В действительности ее звали Эльза Фаух, а мужа – Вольфганг Фаух. При Гитлере они были надзирателями в концлагере Равенсбрюк и близко дружили с Дитером Хотом. Она рассказала и о нем, о его работе в СС. Халифа слушал внимательно, не перебивая и не торопя, лишь изредка, когда она начинала сбиваться, вставлял направляющие вопросы. Постепенно все несвязные факты, которые инспектору удалось вытащить на свет за две недели, начали складываться в единую картину.
– Мы вместе бежали, – пробормотала Инга, устремив взгляд в потолок. – В конце войны, в апреле сорок пятого. Я, Вольфганг, Дитер и еще один человек, Юлиус Шехтманн. Юлиус скрылся в Южной Америке, а мы осели в Египте. У Дитера здесь были связи, в общем, он знал людей, которые могли помочь.
Еще один фрагмент добавился в выстраивавшуюся в голове Халифы мозаику.
– Фарук аль-Хаким? – спросил он.
Она кивнула.
– Дитер знал его семью. Фарук был тогда молодой парень, простой клерк. Но смышленый и амбициозный. У нас были деньги, золотые слитки, которые мы захватили с собой. Мы заплатили Фаруку, и он помог нам скрыться. Позднее вслед за нами приехали другие, и Фарук им тоже помог. Мы каждый год ему платили вперед, а он все держал под контролем, чтобы ничего не заподозрили. Ему это тоже было выгодно.
Халифа вспомнил встречу с Мафузом. «Аль-Хаким запретил трогать Янсена. Сказал, что это еще больше обозлит евреев». Теперь Халифе все стало ясно. Арест Янсена вывел бы на чистую воду и самого чиновника, лишил бы его надежного и стабильного источника дохода, а кроме того, подорвал бы репутацию Египта, добавив его в черный список стран, покрывающих убийц и военных преступников. Теперь понятно, почему аль-Хаким так торопил с закрытием дела Шлегель: надо было обязательно посадить кого-то вместо Янсена, пускай даже и совершенно непричастного к убийству человека.
– Мы хорошо жили, – продолжала женщина. – Открыли лавку, завели новых друзей. Общались узкой компанией. Все умерли. Я, Вольфганг, Дитер – мы последние остались. А теперь вот одна я.
Она вздохнула и задвигалась под простынями, не выпуская руку Халифы.
– Конечно, мы были начеку. Особенно после того, что случилось с Юлиусом. Они повесили его, грязные свиньи. Однако мы в принципе неплохо справлялись, наладили дела. Надеялись, что доживем в мире и спокойствии.
– Пока не появилась Ханна Шлегель, – тихо сказал Халифа.
Мерзкая гримаса исказила лицо старухи. Оскалив зубы, она показалась инспектору похожей больше на рычащего пса или волка, чем на человека.
– Одному Богу известно, как она нашла Дитера, – пробормотала старуха. – Чего он только не делал, чтобы замести следы! Даже подделал чужой труп под свой, когда мы убегали из Берлина. Оставил на убитом некоторые свои вещи, чтобы подумали, будто он погиб под обстрелом. Но эти евреи… От них никуда не денешься. Как вампиры охотятся за человеческой кровью. Везде, везде ищут.
Она стала возбужденно шевелиться, дыхание ее участилось. Медсестра подошла к кровати и положила ладонь на серый лоб, пытаясь успокоить старуху. Халифа воспользовался этим моментом и высвободил руку, не в силах больше выносить прикосновение ее холодной кожи, будто она источала какое-то ядовитое вещество. Он отодвинул подальше кресло, скрестил ноги и стал ждать, пока она придет в чувство.
– Он не рассказывал много о той истории, – продолжила Инга после того, как медсестре удалось ее немного успокоить. – Помню, дело было где-то во Франции, во время каких-то раскопок. Он говорил только, что отправил ее в лагерь в сорок третьем году. И вот через сорок пять лет, ни с того ни с сего, она звонит из луксорского отеля и требует встречи… – Она покачала головой. – Сначала он заподозрил обычный шантаж. Известно же, какие евреи жадные твари. Но когда он пришел на встречу, тупая еврейка стала вопить о справедливости, о мести, сказала, что у нее нож и она убьет его. Дитеру было тогда за семьдесят, но он держал себя в форме. В общем, он хорошенько избил ее, а потом прикончил тростью. Или ему показалось, что прикончил. Потом от Фарука мы узнали, что еврейка была еще жива, когда он ушел. – Она зашипела. – Как тараканы, нельзя их раздавить, чтобы не запачкаться.
