Халифа покачал головой. Ему не верилось, что старая хворая женщина может так холодно, так отстраненно говорить о подобных вещах. «Не понимаю, – подумал он. – В этом деле совершенно ничего не понятно, как в темной комнате. И все мои инстинкты здесь бессильны. Ничего не понимаю, ничего».
– А что с ее квартирой? – кое-как собравшись с мыслями, спросил он. – Это Янсен попросил ее поджечь?
Старуха кивнула.
– Он позвонил нам и рассказал обо всем. Предупредил, что она могла оставить записи, по которым его можно найти. Он забрал ее бумажник, и в нем был ее адрес. Вольфганг связался с одним партнером из Иерусалима, и они обо всем позаботились.
Она прикрыла веки, морщинистые пальцы забегали по краю кровати.
– Бедный Дитер, он так и не успокоился с того времени. Мы все были напуганы, но он стал настоящим параноиком. Избегал незнакомцев, запирал окна на замок, рядом с кроватью держал пистолет. А когда в прошлом году умер Фарук, он просто впал в панику. Ведь никого не осталось, кто мог бы нас защитить. Именно из-за этого у Дитера и начался рак. Я правда так думаю. Постоянно на нервах, постоянно ждал неприятностей… Да, хоть он и прикончил ее тогда в Карнаке, еврейская мразь все-таки доконала и его, и нас. Как всегда. Паразиты, подонки. Травить, травить их надо…
Силы у Инги Грац были на исходе, и медсестра тихонько кашлянула и показала на часы, давая понять, что разговор надо заканчивать. Халифа кивнул и собрался уходить, однако у самой двери обернулся.
– Последний вопрос. Незадолго до смерти мистер Янсен пытался установить контакт с аль-Мулатхамом. Он говорил, что у него есть некое оружие, которое можно применить против евреев. Вы ничего не знаете об этом?
К его удивлению, женщина ухмыльнулась, издав мерзкий звук, словно от хлюпания по грязи.
– Загадка Дитера, – тужась, произнесла она. – Так мы с Вольфгангом это называли. Он часто о нем говорил, особенно когда был выпивши. «Я еще могу им показать, Инга, я еще могу показать этим щенкам» – так он любил говорить.
Она опять захихикала и плюхнулась на подушку, словно в сугроб.
– Он не говорил, что это за оружие? – спросил Халифа.
Женщина ответила отрицательно.
– А где он держал его?
Инга слегка повела плечами.
– Вроде бы он упоминал какой-то сейф в банке. Но в другой раз говорил, что детали у его друга. Не знаю. Дитер был очень скрытный.
Она кашлянула и посмотрела на потолок.
– Он все рассчитывал на новое поколение. Кому бы он мог передать секрет, чтобы Германия снова стала великой страной. Но шли годы, а никто подходящий не появлялся. И когда у Дитера нашли рак, он решил отдать оружие палестинцам. «Пусть его возьмут люди, которым оно нужнее» – так он сказал. Мы послали его письмо.
– Письмо? – удивленно переспросил Халифа.
– Палестинке, в Иерусалим. Дитер думал, что она поможет ему. Аль-Мадани, так ее зовут. Лайла аль-Мадани. Не знаю, ответила ли она ему. Надеюсь, что ответила. Надо продолжать с ними бороться. Во что бы то ни стало. Они же паразиты. Мы спасали от них человечество, понимаете? Вы же понимаете меня? Мы – ваши друзья, а евреи – паразиты.
Глаза ее медленно закатились, голос резко ослаб. Она угасала. Халифа тщетно пытался найти в себе хоть долю сочувствия к умирающей, а затем повернулся в сторону двери. В этот момент Инга каким-то образом привстала на кровати и обратилась к нему:
– Я же поправлюсь, не так ли? И вы не расскажете обо мне израильтянам? Они ведь и ваши враги тоже…
Халифа ничего не ответил, только постоял некоторое время и вышел в коридор, прикрыв за собой дверь.
Лагерь беженцев в Каландии, между Иерусалимом и Рамаллой
Встав засветло, после нескольких часов беспокойного сна, Юнис Абу Джиш умылся под ржавым краном за низеньким домом из шлаковаты и, вернувшись в свою комнату, начал тихо, стараясь не разбудить четверых младших братьев, спавших тут же, читать утреннюю молитву.
Прошло три дня после рокового звонка от аль-Мулатхама. За это время с молодым человеком произошли разительные перемены. Лицо его, и до того впалое и вытянутое, стало окончательно напоминать череп, точно плоть была высосана изнутри, а глаза выкатились и еще сильнее потемнели, походя на застоявшуюся в торфянике воду. Его поведение также изменилось до неузнаваемости. Прежде общительный и легкий на подъем, Юнис в последние дни ушел в себя, избегал людей и все время проводил взаперти, погрузившись в молитву.
«Что случилось? – то и дело спрашивала его мать, обеспокоенная странными переменами в наружности и поведении сына. – Ты здоров? Может быть, доктора вызвать?»
Он был бы рад рассказать все начистоту, сбросить часть висевшего на нем бремени, с каждым днем становившегося все тяжелее. Хотя Юнис был твердо уверен в справедливости того дела, на которое он решился, смотреть в лицо неотвратимо надвигавшейся смерти от этого было не легче. Однако ему недвусмысленно запретили обсуждать с кем-либо подробности предстоящего мероприятия, и поэтому Юнису ничего не оставалось, как заверять мать и остальных, интересовавшихся его самочувствием, что у него все отлично и волноваться ни к чему: он просто немного занят, и через какое-то время они все поймут.
Он закончил молиться, прочитав «Шахаду», и, встав на ноги, посмотрел на самого маленького из братьев – шестилетнего Салима, спавшего на матрасе, мягко дыша и вытянув худую ручку, словно пытаясь достать что-то вдали. Не первый раз за последнюю пару дней Юниса пронзила острая боль при мысли, что он больше никогда не увидит своих близких, которых так любил и так берег. Но эта боль быстро отступала, когда он говорил себе, что именно потому, что он так любит и бережет этих людей, именно ради их счастья он выбрал этот страшный путь.
Он наклонился и легонько провел рукой по волосам брата, шепча, как сильно он его любит и просит извинить за боль, которую может причинить. Затем Юнис взял с полки Коран и вышел на воздух, где в серой предутренней заре продолжил уединенную подготовку к теракту.
Иерусалим
Лайла вернулась домой в одиннадцать утра. В Иерусалиме было уже невыносимо жарко – редкость для этого времени года, – и город, казалось, погрузился в дремоту. Зайдя в квартиру, журналистка бросила мобильник и рюкзак на диван и, прослушав оставленные на автоответчике сообщения (обычный набор: ругань, угрозы, напоминания о сдаче статей из редакций), скинула грязную одежду и пошла в душ.
«Что же сейчас делать? – спрашивала она себя, стоя под плотной струей. – Куда двигаться?»
В отличие от скептичной француженки с грибами Лайла не сомневалась: Хот что-то нашел. Но что? И где сокровище могло быть сейчас? Бесследно пропало в охватившем Германию в последние месяцы войны хаосе? Если даже какие-то записи и сохранились, их никогда не публиковали. А самой заняться архивными изысканиями… Жан Мишель Дюпон сказал, что от нацистов остались тысячи, если не десятки тысяч, неисследованных папок и документов, на чтение которых могли уйти годы. И где гарантия, что в них есть хоть строчка о сокровище Кастельомбра?
