Откуда-то сзади раздался шум и топот ног. Она вскочила и осмотрелась, но оказалось, что это сирийские якобиты в черных балахонах спешат на молитву. Лайла села. Старик по-прежнему молчал, не спуская с нее глаз и подергивая губами.
– Четвертого ноября, – сказал он наконец едва слышно.
– Простите, что вы сказали?
– Мы нашли ее четвертого ноября. Надпись.
Он говорил настолько глухо, что Лайле пришлось склониться как можно ближе к нему, чтобы хоть что-нибудь расслышать.
– День в день с открытием гробницы Тутанхамона, с разницей в шестнадцать лет. Парадоксальная вещь: два величайших археологических открытия произошли в один и тот же день. Правда, наше было более значительным. Несравнимо более важным. За такое почти и не жаль лжи и предательств.
Сбоку, шлепая по полу и суетливо перешептываясь, появилась группа туристов, все в одинаковых желтых майках. Лайла практически не обратила на них внимания.
– Да, – пробормотал старик, – почти и не жаль. Почти, но не совсем.
Он кашлянул и трясущейся рукой смахнул комок слюны, выступивший на краю рта.
– Она была выбита на песчанике, вытянутом, примерно такой длины. – Он поднял руку, обрисовав в воздухе размеры камня. – Ранневизантийский период, около триста тридцать шестого года. Время правления Константина Великого. Текст на трех языках; греческом, латыни и коптском. Обращение императора к жителям Александрии. Позднее, после арабского завоевания, плиту использовали в фундаменте здания, оттого она и сохранилась в таком хорошем состоянии.
Лайла ощущала, как гулко стучит ее сердце, как сжимаются легкие. В детстве она испытывала такие же ощущения, когда пыталась проверить, как долго может не вдыхать. «Ну же, рассказывай, – упрашивала она про себя старика еврея. – Давай, не останавливайся!»
– Надпись сообщала о завершении строительства и освящении храма Гроба Господня, – продолжил он. – Этой самой церкви, где мы сидим. Заодно описывалось принятие христианства Константином, признание им единого истинного Бога и отказ от других религий. В общем, ничего необычного. За исключением последней части. Вот это была настоящая сенсация.
Туристы в желтых майках выстроились в круг, слушая экскурсовода. Один из них, молодой парень с сальными волосами до плеч, отошел в сторону и начал фотографировать на камеру мобильного телефона, который резко жужжал с каждым снимком.
– Сперва мы не могли поверить, – зашептал старик; голова его нервно тряслась. – Lukhnos megas, candelabrum iudaeorum. Мы думали, что неправильно перевели, что речь идет о чем-то другом. До сих пор все считали, что она осталась в Риме, а вандалы утащили ее в четыреста пятьдесят пятом году, после разграбления города.
Лайла смущенно сжала губы.
– Простите, я не понимаю. Кого унесли? О чем вы говорите?
Казалось, он не слышал ее вопроса.
– Двести пятьдесят лет она пролежала там, в храме Мира, или, как говорили римляне, Темплум Пацис . Тит вывез ее из разоренного Иерусалима, а два с половиной века спустя Константин вернул обратно. И надпись сообщала об этом александрийцам. В ней описывалось, как ее привезли из Рима и заложили в тайном помещении, под основанием нового храма, построенного Константином. Как подношение истинному Богу, она символизировала вечный свет Иисуса Христа.
Он вытянул вперед дрожащую руку.
– Вот там, спереди ее заложили. Она пролежала тут восемьсот лет, и никто о ней не знал. До Вильгельма де Релинкура. Сколько раз я пытался им рассказать! В конце войны, когда перешел на сторону союзников, на допросах, сколько раз еще после… Но они не верили, требовали доказательств, а у меня их не было. Хот все забрал. Вот, прямо здесь она лежала.
Замученная загадочными речами старика, Лайла уже не могла сдерживаться.
– Так что же это? – зашипела она. – Что там лежало?
Он посмотрела на нее широкими от удивления глазами.
– Я же сказал – candelabrum iudaeorum, lukhnos megas. Lukhnos iudaeorum
– Не понимаю я, не по-ни-маю! – Ее голос эхом разлетелся по подкупольному пространству, так что несколько туристов обернулись, а парень с жирными волосами на мгновение перестал щелкать фотокамерой. – Что закопал Константин? Что здесь лежало? Что?
Старика поразила ее возбужденность. Он помолчал, а затем медленно начал объяснять.
– О Боже, – прошептала Лайла, когда он закончил. – Боже всемогущий.
Она была так взволнована, что некоторое время не могла пошевелиться. Затем, не сводя глаз с человека с мобильным телефоном, Лайла встала и пошла к нему.
Луксор
Сейф уже подготовили к просмотру, когда Халифа приехал в филиал банка Александрии. Работница банка, женщина средних лет с накрашенными губами и шелковым платком на шее, провела следователя в одно из подвальных помещений, где на столе стоял металлический ящик. После того как инспектор расписался в необходимых бумагах, сотрудница открыла дверцу ящика и вышла, сказав, что на случай необходимости будет рядом.
Халифа дождался, пока щелкнет дверной замок, осматривая давящее своей замкнутостью помещение. Затаив дыхание, словно готовясь к прыжку в ледяную воду, он наклонился, открыл дверцу и заглянул внутрь ящика.
В первую очередь в глаза ему бросился толстый кошелек, лежавший на картонной папке. Инспектор взял его в руку, осмотрел – обычный синтетический женский кошелек – и с первого же взгляда, еще не открывая, понял, что он принадлежал Ханне Шлегель. Там было несколько банкнот (египетские фунты и израильские шекели), ламинированное удостоверение личности и, в боковом кармашке, две маленькие, паспортного формата, черно-белые фотографии с потертыми краями. На одной была изображена семья: мужчина, женщина и двое маленьких детей – перед большим домом. Халифа догадался, что это Ханна и Исаак Шлегель с родителями. На другом снимке те же дети, повзрослевшие, сидели в деревянной повозке, смеясь и обнимая друг друга за плечи.
До сих пор, когда Халифа думал о Шлегель, в его голове возникала жуткая картина изуродованной, окровавленной старушки, распростертой на камнях Карнакского храма. Однако мало что так огорчало инспектора, как эти снимки жизнерадостных, болтающих ногами детишек. Вздохнув, он отложил фотографии и бумажник на стол и вытащил папку.
Размышляя о загадочном оружии Хота, Халифа успел выдвинуть такое количество самых невероятных идей, что содержимое папки его, мягко говоря, разочаровало. Он готовился увидеть нечто совершенно необыкновенное, а перед ним лежали какие-то фотографии, ксероксы, карты, вырезки из газет и книг, большей частью по вооружению и терроризму, чем по археологии и истории. Названия книг, в основном латинских («Historia Rerum in Partibus Transmarinis Gestarum», «Massaoch Schel Rabbi Benjamin»), были Халифе незнакомы. На фотографиях – раскопы, внутренности церквей, огромная триумфальная арка с фризом, изображавшим процессию облаченных в тогу людей, несущих семиконечный светильник («арка Тита», как указывала подпись), – также не было ничего сверхъестественного. По крайней мере, ничего похожего на оружие, способное, по словам супруги Граца, «уничтожить евреев».
