С задумчивым выражением лица вытаскивал Халифа одну за другой бумаги из папки, задерживая на некоторых внимание: на копии древней надписи на греческом, латыни и коптском; увеличенной фотографии рукописного латинского текста («credo ut is castelombrium relatam eat unde venerit et ibi sepultam est ut neam eam invinire posset»); на пожелтевшем пергаменте с шестью линиями беспорядочно расставленных латинских букв и инициалами ГР внизу.
К чему все это, инспектор даже вообразить не мог, но где-то промелькнула мысль, что подборка материалов в папке Хота не такая случайная, как он решил вначале. Более того, документы выглядели как звенья единого исследовательского проекта. Хотя Халифа обожал историю и хорошо ориентировался в древних эпохах, он пока не пытался угадать, какова могла быть цель этого проекта. Другое дело, что чем больше материалов просматривал следователь, тем сильнее становилось подозрение, что россказни Хота о тайном и невероятно мощном оружии против евреев – пустая болтовня. Старый, одинокий, запуганный до паранойи человек просто пытался доказать окружающим (да и себе), что он еще чего-то стоит.
– Ты же блефовал, старый хрыч, ведь так? – бормотал Халифа, приближаясь к дну папки. – Ты блефовал. Не было у тебя никакого оружия.
Он улыбнулся с облегчением, оттого что все страхи были напрасны, и, закурив, взял в руки последний предмет из папки – коричневый конверт с надписью «Кастельомбр». В конверте лежало несколько черно-белых фотографий. На первых трех-четырех были засняты руины старинного сооружения, из которых, по существу, только сводчатое окно сохраняло различимую архитектурную форму; остальные фото регистрировали ход раскопок на месте руин – несколько мужчин с кирками и археологическими лопатками работали в траншее.
Сначала инспектор быстро перебирал фотографии, не придавая им особого значения; но постепенно вид раскопа стал меняться, и Халифа сконцентрировал внимание. С каждым снимком траншея становилась шире и глубже. На глубине примерно трех метров в земле начали проглядывать очертания некой коробки или ящика, причем, судя по блестящей поверхности, из золота. Неподалеку из почвы вылезала изогнутая металлическая ветвь. На следующих снимках появились похожие ветви, а также еще один, меньших размеров, ящик. В дальнейшем стало ясно, что это не ящики, а ступени тщательно сделанного пьедестала, из центра которого в направлении ветвей выходил толстый ствол. Фотограф добросовестно зафиксировал, как дюйм за дюймом странный предмет выступал наружу, пока наконец его не вытащили из траншеи и, очистив от земляных наслоений, не поставили перед аркой, которая служила как бы рамкой для него.
Халифа целую минуту разглядывал эту последнюю фотографию, не обращая внимания на тлевшую между пальцами сигарету, затем, наклонившись к столу, переворошил только что просмотренные материалы и достал снимок триумфальной арки с изображением семиконечного светильника на фризе. Он поднес одну фотографию к другой, сравнивая запечатленные на них предметы – светильник на фризе и светильник из раскопа. Потребовалось совсем немного времени, чтобы понять – предметы идентичны.
Ему вспомнилась странная встреча в каирской синагоге. «Светильник Божий, символ великой силы нашего народа. Главный символ. Знак знаков».
Он еще некоторое время смотрел на фотографии, переводя взгляд то на одну, то на другую; затем встал и медленно подошел к двери. Сотрудница ждала снаружи.
– Все в порядке? – спросила она.
– Все хорошо, – ответил Халифа. – Я только хотел спросить… ммм… можно от вас послать факс в Иерусалим?
Иерусалим
Лайла прислонилась затылком к стене изолятора и, поднеся колени к груди и обхватив икры руками, уставилась в потолок. Ей хотелось справить нужду, но, бросив короткий взгляд на стоявший в углу камеры унитаз без сиденья, она заставила себя сдержаться – Лайла знала, что за ней наблюдают, и не хотела доставлять лишнего удовольствия своим тюремщикам, выставляя себя на обозрение в такой унизительной позе. Пока можно терпеть, решила палестинка, стиснув бедра и стараясь не обращать внимания на стеклышко в двери, она не встанет.
Ее арестовали на выходе из храма, четыре часа назад. Все произошло молниеносно и очень жестко. Целая бригада полицейских, среди которых был и приходивший к Лайле следователь, перекрыла все пути. Затем, приставив пистолет к голове, журналистку заставили лечь лицом наземь и надели наручники. Она не пыталась оказывать сопротивление, зная, что это только ухудшит ее положение. Доставив в отделение, ее сначала посадили в душную камеру, а потом повели к следователю. Допрос длился два часа. И она выложила начисто все, что разузнала за последние дни: про Вильгельма де Релинкура, про Кастельомбр, про Дитера Хота, про менору. Не потому, что сдрейфила перед пронизывающим, испепеляющим взглядом следователя, который, будто пронзая череп Лайлы, впивался в саму ее душу. Нет, она предоставила им информацию просто потому, что отпираться уже не имело смысла. Самое важное – что речь идет о меноре – он уже знал, а детали можно было найти в ее записных книжках и через людей, с которыми она контактировала. И тогда Лайла попробовала спасти положение, надавив на самую чувствительную точку в уме полицейского.
– Я вам нужна, – сказала она, с трудом выдерживая его взгляд и все же не сдаваясь. – Мне плевать на менору, но мне не плевать на то, что произойдет, если тип вроде аль-Мулатхама завладеет ею. Так что лучше развяжите мне руки. Потому что если аль-Мулатхам опередит вас…
Лайла сомневалась, что ее слова подействовали на следователя, однако ничего лучше она придумать не могла. Ставка сделана, и суждено ли ей принять дальнейшее участие в игре, как говорил ее отец, «знает лишь Господь и глубокое синее море». Теперь оставалось сидеть и ждать.
Она крепче сжала бедра и, прислонив к коленям лоб, прикрыла глаза. Неконтролируемые видения вихрем понеслись в ее голове: Лайле представлялась золотая менора, свечи которой по необъяснимой причине испускали не лучи света, а липкие, клейкие сгустки крови.
Стоя с другой стороны двери, приставив один глаз к прямоугольному стеклышку, Бен-Рой боролся с водоворотом разрозненных мыслей и образов, не дававших покоя его разуму: менора, аль-Мулатхам, статья в газете, Галя, дезодорант… И громче всех звучала одна мысль, сдерживавшая напор параллельных фантазий: «Мне поможет менора».
Он не мог предположить, как и в какой ситуации, но точно знал, что именно менора будет тем шансом, которого он так упорно ждал. Пусть он не вернет Галю, зато сполна отомстит ее убийцам. Да, думал Бен-Рой, светильник будет оружием, крючком, на который он поймает аль-Мулатхама.
Он глотнул водки из фляжки и пошел обратно в свой кабинет. Запершись, он сел за стол и вынул фотографии, которые ему прислал по факсу египтянин.
– Боже мой, – шептал Бен-Рой так же ошеломленно, как и в первый раз. – Боже всемогущий.
Дрожащими от волнения руками он брал в руки одну за другой фотографии, не смея перевести дыхание; затем, отложив их в сторону, взял телефонную трубку и набрал номер. Прошло пять гудков, и на другом конце линии послышался голос.
