Оказалось, столик был заказан заранее. Официант встретил их почтительным поклоном. Не спрашивая Саймона, что он будет пить, Моника попросила принести два больших виски и меню.
— Похоже, тебя здесь знают, — удивился он.
Сюда они дошли в полном молчании. Честно говоря, Моника не ожидала, что он согласится пойти с ней, вместо того чтобы послать ее к черту за то, что лезет не в свое дело, и уйти. Хотя… Вряд ли он рискнул бы идти на открытую конфронтацию, когда у нее такие карты на руках, — просто не решился бы. Только непонятно, как ей эти карты разыгрывать. А вдруг ее обвинения беспочвенны? Она почувствовала укол совести.
— Все тайное когда-нибудь становится явным. Мы с Белиндой все знаем. Теперь ведь ничего по-старому уже не будет, просто не сможет быть.
— Ты о чем?
— Я так понимаю, Ричелдис не в курсе, что ты в Париже с мисс Джолли.
У него оставался последний шанс. Повлажневшие карие глаза пересеклись с зелеными. Можно было блефануть… Сказать, что он приехал по делу, что Ричелдис знала, что он едет с секретаршей. Но… а ну как Моника заявится в гости и что-нибудь ляпнет? Тогда пиши пропало.
— Давай договоримся, — с напускным равнодушием начал он, отхлебнув виски, — что ничего не было. Зачем расстраивать людей?
— Все равно кто-нибудь да расстроится.
— Что ты имеешь в виду?
— Как ты не понимаешь? Двадцать лет вы с Ричелдис были для меня образцом, совершенством, идеальной парой. У Белинды жизнь не сложилась. У меня…
— Давай не будем выжимать из меня слезу, ладно?
— Я так и не решилась завести семью. Хотя, глядя на вас, понимала, что семейная жизнь — это вовсе не обязательно ссоры и разборки.
— Фантазерка! Странно слышать, что ты живешь тенью чужих жизней. Извини, я не хотел тебя обидеть…
— Тем не менее, тебе это удалось. А разве Ричелдис не разделяет моих, как ты выразился, фантазий?
Он промолчал.
— Есть что-то расхотелось, — пожаловалась она, — но перекусить все равно надо.
— А мы по чуть-чуть.
— Даже если бы в Париже не было больше ничего, здесь стоило бы жить хотя бы только ради картофельного пюре.
Им принесли баснословно дорогое французское вино.
— Я понимаю, что веду себя эгоистично и по-детски. Я сотворила себе кумиров, возвела на пьедестал, а он возьми и рассыпься.
— Теперь это уже не имеет значения.
— Еще как имеет. Знаю, что лезу не в свое дело, но скажи, у Ричелдис тоже есть любовники?
Он расправился с винегретом и с преувеличенным энтузиазмом занялся хлебом.
Ее не убедило его скомканное «наверное». Моника решила взять инициативу в свои руки.
«Стыда у тебя нет! — вертелось у нее на языке. — На всем свете не найдешь более преданной и верной жены, чем Ричелдис. И у тебя нет никакого права прикрывать свои гнусные шашни, обвиняя ее в таком же распутстве. Нечего на других пенять, коли у самого рыльце в пушку. Я не просто люблю Ричелдис, она для меня слишком много значит, чтобы я могла позволить при мне ее охаивать. Думаешь, ей легко было быть дочкой своей великой мамаши, моей шефини? А поднимать троих детей? Она ни разу тебе не изменила!» — Но эта пламенная тирада осталась непроизнесенной.
Сделав маленький глоток вина, Моника лишь сказала:
— Я никогда не была замужем, поэтому мне трудно разобраться в супружеских отношениях, чтобы судить о них. Это действительно не мое дело.
— Ты считаешь, что я вел себя дурно?
— Да.
— Ты считала так вчера, но не сегодня. Что изменилось?
— Саймон, здесь столько всего намешано… я верила в вас, как в саму себя. Может, мне стоит вернуться на Оукмор-роуд и попробовать начать все сначала?
— Ты оставила Оукмор двадцать лет назад. Трудно влезать в старую кожу.
— Легко тебе говорить. Ты, наверно, считаешь, что прекрасно знаешь сотни полторы людей. Но чужая душа — потемки. Это тебе не иностранный язык выучить. Мне потребовались годы, чтобы понять, как я заблуждалась…
— Слушай, тебе не кажется, что ты делаешь из мухи слона? Уверяю тебя, такие вещи со мной происходят совсем не так часто, как ты себя убедила. Это всего-навсего мелкая глупость, которую часто совершают женатые мужчины, особенно когда они женаты уже двадцать лет.
— Не хочешь ли ты сказать, что впервые изменил жене?..
— У тебя все так серьезно звучит… А между прочим, это действительно случилось со мной впервые.
— Мисс Джолли так много значит для тебя? Ты ее любишь?
— Разумеется, нет.
Да по какому праву она его допрашивает? И почему, собственно, он ей отвечает? И почему у нее словно камень с души свалился, когда он произнес эти слова?
— Где она теперь?
— Скорее всего, направляется домой и обдумывает план мести.
— Хочешь сказать, что она уже уехала?
— Она в аэропорту. Вероятно, мы полетим вместе. Но вряд ли нам будет о чем разговаривать.
— Бедняжка мисс Джолли. Бедняга ты.
Впервые за все время, что они сегодня были вместе, Моника улыбнулась. Улыбка вышла доброй и искренней. Конечно, Саймону не сойдут с рук его художества, но ей вдруг захотелось именно этого. Сейчас ее больше всего мучил вопрос о его отношении к мисс Джолли.
— Саймон, можно тебя спросить?
— Зависит от вопроса. — Он подозрительно посмотрел на нее.
То ли от выпитого вина, то ли еще от чего, но Моника вдруг развеселилась. Они ели яблочное суфле, запивая его «Beaumes de Venise».
[24]
— И все-таки я его задам.
— Ладно уж, говори.
— Если ты ее не любишь, зачем приволок в Париж? Только потому, что у нее длинные волосы и ноги?
— Так, Мона, ша, — у него вдруг прорезались давно забытые оукморские интонации. — Она, между прочим, моя секретарша. И в ее обязанности входит сопровождать меня в деловых поездках.
— Знаешь, а ведь тебе не позавидуешь…
— Ты про Ричелдис?
— Да нет, я вообще про твою жизнь.
— Еще скажи, что у меня нет права быть несчастным. Что мне грех жаловаться… И будешь отчасти права. Я на порядок богаче многих. У меня хорошая работа, уютный дом, преданная жена, чудные дети… О чем еще мечтать-то? И тем не менее…
— Заметь, это не я сказала. Я тоже вполне обеспечена. У меня дивная квартира, правда, нет семьи, зато не приходится тащить на себе домашнее хозяйство. И все же я несчастна.
— А была когда-нибудь счастлива?
